Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

А раз так, мно­гие за­да­дут­ся во­про­сом: не без­нрав­ст­вен­но ли по­сту­пал по­эт, ре­шив­ший ра­зом рас­пра­вить­ся с ца­рем, ко­то­ро­му за­дол­жал уй­му де­нег, и с Гек­кер­на­ми - ка­ки­ми-ни­ка­ки­ми, а все же род­ст­вен­ни­ка­ми? От­вет здесь не мо­жет быть про­стым. По­пыт­ки бе­зо­го­во­роч­но оп­рав­дать по­эта за­став­ля­ли боль­шин­ст­во ис­сле­до­ва­те­лей при­бе­гать к вы­со­ко­пар­ной ри­то­ри­ке, ко­то­рая са­ма по се­бе не мо­жет слу­жить ис­ти­не. Дру­гие же, на­при­мер, В.Со­ловь­ев, опус­ка­лись до ба­наль­но­го мо­ра­ли­за­тор­ст­ва, при­ни­мая его за ат­ри­бут ис­ти­ны:

Мы зна­ем, что ду­эль Пуш­ки­на бы­ла не внеш­нею слу­чай­но­стью, от

не­го не за­ви­сев­шею ...Он соз­на­тель­но при­нял свою лич­ную страсть за ос­но­ва­ние сво­их дей­ст­вий, соз­на­тель­но ре­шил до­ве­сти свою вра­ж­ду до кон­ца, до дна ис­чер­пать свой гнев. ...Мы не мо­жем го­во­рить о тай­ных со­стоя­ни­ях его ду­ши; но два яв­ные фак­та дос­та­точ­но до­ка­зы­ва­ют, что его лич­ная во­ля бес­по­во­рот­но оп­ре­де­ли­лась в этом от­но­ше­нии и уже не бы­ла дос­туп­на ни­ка­ким жи­тей­ским воз­дей­ст­ви­ям - я ра­зу­мею: на­ру­шен­ное сло­во им­пе­ра­то­ру и по­след­ний вы­стрел в про­тив­ни­ка[523].

«Мы зна­ем...» и то, в ка­кую про­пасть за­ве­ла эта ка­те­го­рич­ность и про­сто­та су­ж­де­ний са­мо­го Со­ловь­е­ва – к бе­зу­мию и мис­ти­че­ской свя­зи с де­мо­ном. К со­жа­ле­нию, от­сут­ст­вие зна­ний и нрав­ст­вен­но­го чув­ст­ва не по­зво­ли­ли по­эту-фи­ло­со­фу от­ка­зать­ся от эф­фект­ной по­зы су­дьи. Ему сле­до­ва­ло бы знать, что Пуш­кин к то­му вре­ме­ни уже два­ж­ды про­сил­ся в от­став­ку, и оба раза ему стави­ли ус­ло­ви­ем за­пре­ще­ние поль­зо­вать­ся ар­хи­вом, то есть при­ну­ж­да­ли ос­та­вать­ся на служ­бе. Лю­бо­му ма­ло-маль­ски со­об­ра­зи­тель­но­му че­ло­ве­ку, а Ни­колай при­над­ле­жал к их чис­лу, бы­ло по­нят­но, что по­эт не на­пи­шет па­рад­ную ис­то­рию. Вы­хо­дит, царь соз­на­тель­но «при­ну­ж­дал» Пуш­ки­на, опу­ты­вая его дол­га­ми?! И о ка­ком на­ру­шен­ном сло­ве мог­ла ид­ти речь, ес­ли царь не за­щи­тил по­эта от Гек­кер­нов? Что же ка­са­ет­ся по­след­них, то поведение Дантеса у По­ле­ти­ки ли­шало их мо­раль­но­го пра­ва вхо­дить в се­мью Пуш­ки­на без извинений, и, од­на­ко ж, они во­шли!

Но ос­та­вим в сто­ро­не пре­пи­ра­тель­ст­ва и по­смот­рим, ка­ким же об­ра­зом Пуш­кин осу­ще­ст­вил за­ду­ман­ное. И тут от­кры­ва­ет­ся до­воль­но стран­ное об­стоя­тель­ст­во: 25 ян­ва­ря и на сле­дую­щий день по­эт на­пи­сал три эк­зем­п­ля­ра пись­ма, из ко­то­рых толь­ко один ото­слал Гек­кер­нам[524]. Два ав­то­гра­фа ис­чез­ли, а уце­лев­шая ко­пия, при­над­ле­жа­щая Дан­за­су, не име­ет под­пи­си, хо­тя под­лин­ность ее не вы­зы­ва­ет со­мне­ния. Вот что Пуш­кин пи­сал по­слан­ни­ку:

Ба­рон! По­зволь­те мне под­вес­ти итог то­му, что про­изош­ло не­дав­но. По­ве­де­ние ва­ше­го сы­на бы­ло мне из­вест­но уже дав­но и не мог­ло быть для ме­ня без­раз­лич­ным. Я до­воль­ст­во­вал­ся ро­лью на­блю­да­те­ля, го­то­вый вме­шать­ся, ко­гда со­чту это свое­вре­мен­ным. Слу­чай, ко­то­рый во вся­кое дру­гое вре­мя был бы мне край­не не­при­ятен, весь­ма кста­ти вы­вел ме­ня из за­труд­не­ния: я по­лу­чил ано­ним­ные пись­ма. Я уви­дел, что вре­мя при­шло, и вос­поль­зо­вал­ся этим. Ос­таль­ное вы знае­те: я за­ста­вил ва­ше­го сы­на иг­рать роль столь жал­кую, что моя же­на, удив­лен­ная та­кой тру­со­стью и по­шло­стью, не мог­ла удер­жать­ся от сме­ха, и то чув­ст­во, ко­то­рое, быть мо­жет, и вы­зы­ва­ла в ней эта ве­ли­кая и воз­вы­шен­ная страсть, угас­ло в пре­зре­нии са­мом спо­кой­ном и от­вра­ще­нии впол­не за­слу­жен­ном.

Я вы­ну­ж­ден при­знать, ба­рон, что ва­ша соб­ст­вен­ная роль бы­ла не со­всем при­лич­на. Вы, пред­ста­ви­тель ко­ро­но­ван­ной осо­бы, вы оте­че­ски свод­ни­ча­ли ва­ше­му сы­ну. По-ви­ди­мо­му, всем его по­ве­де­ни­ем (впро­чем, в дос­та­точ­ной сте­пе­ни

не­лов­ким) ру­ко­во­ди­ли вы. Это вы, ве­ро­ят­но, дик­то­ва­ли ему по­шло­сти, ко­то­рые он от­пус­кал, и не­ле­по­сти, ко­то­рые он ос­ме­ли­вал­ся пи­сать. По­доб­но бес­сты­жей ста­ру­хе, вы под­сте­ре­га­ли мою же­ну по всем уг­лам, что­бы го­во­рить ей о люб­ви ва­ше­го не­за­кон­но­ро­ж­ден­но­го или так на­зы­вае­мо­го сы­на; а ко­гда, за­бо­лев си­фи­ли­сом, он дол­жен был си­деть до­ма, вы го­во­ри­ли, что он уми­ра­ет от люб­ви к ней; вы бор­мо­та­ли ей: вер­ни­те мне мое­го сы­на.

Вы хо­ро­шо по­ни­мае­те, ба­рон, что по­сле все­го это­го я не мо­гу тер­петь, что­бы моя се­мья име­ла ка­кие бы то ни бы­ло сно­ше­ния с ва­шей. Толь­ко на этом ус­ло­вии со­гла­сил­ся я не да­вать хо­да это­му гряз­но­му де­лу и не обес­чес­тить вас в гла­зах дво­ров на­ше­го и ва­ше­го, к че­му я имел и воз­мож­ность и на­ме­ре­ние. Я не же­лаю, что­бы моя же­на вы­слу­ши­ва­ла впредь ва­ши оте­че­ские уве­ща­ния. Я не мо­гу по­зво­лить, что­бы ваш сын, по­сле сво­его мерз­ко­го по­ве­де­ния, смел раз­го­ва­ри­вать с мо­ей же­ной, и еще то­го ме­нее — что­бы он от­пус­кал ей ка­зар­мен­ные ка­лам­бу­ры и ра­зыг­ры­вал пре­дан­ность и не­сча­ст­ную лю­бовь, то­гда как он про­сто плут и под­лец. Итак, я вы­ну­ж­ден об­ра­тить­ся к вам, что­бы про­сить вас по­ло­жить ко­нец всем этим про­ис­кам, ес­ли вы хо­ти­те из­бе­жать но­во­го скан­да­ла, пе­ред ко­то­рым, ко­неч­но, я не ос­та­нов­люсь. Имею честь быть, ба­рон, ваш ни­жай­ший и по­кор­ней­ший слу­га[525].

Уже го­во­ри­лось, что Пуш­кин в це­лом пе­ре­пи­сал пись­мо от 21 но­яб­ря 1836 го­да, ча­стью со­кра­тив его и до­пол­нив за­ве­до­мо ос­кор­би­тель­ны­ми стро­ка­ми. Ис­сле­до­ва­те­ли пы­та­лись в этой ре­дак­ции уло­вить сле­ды мо­ти­ва, за­ста­вив­ше­го по­эта вер­нуть­ся к ду­эли, и не на­хо­ди­ли. Бо­лее то­го, Пуш­кин уб­рал из пись­ма об­ви­не­ние Гек­кер­на в со­став­ле­нии ано­ним­ки - по­сту­пок не­по­нят­ный с точ­ки зре­ния здра­во­го смыс­ла. Ес­те­ст­вен­но, его и не пы­та­лись объ­яс­нить, хо­тя это сле­до­ва­ло бы сде­лать в пер­вую оче­редь, а не за­мы­кать­ся на об­су­ж­де­нии ка­лам­бу­ров Дан­те­са и не­лов­ко­го свод­ни­че­ст­ва Гек­кер­на.

То, что по­эт хра­нил пись­мо, а не унич­то­жил его сра­зу, как толь­ко уз­нал о сва­тов­ст­ве Дан­те­са, го­во­рит об осо­бой ро­ли по­сла­ния, ко­то­рое пред­на­зна­ча­лось во­все не для ус­та­нов­ле­ния ис­ти­ны или пред­ло­га для дра­ки. Это был ин­ст­ру­мент мще­ния, и как вся­кий ин­ст­ру­мент его сле­до­ва­ло со­дер­жать в над­ле­жа­щем по­ряд­ке. В но­яб­ре Пуш­кин обыг­ры­вал ав­тор­ст­во ано­ним­ки, пре­крас­но по­ни­мая, что Гек­кер­ны к ней не име­ли ни­ка­ко­го от­но­ше­ния. По­эт про­сто пытал­ся столк­нуть по­слан­ни­ка с вла­стью. С этой це­лью он со­ста­вил, как из­вест­но, два про­ти­во­по­лож­ных по ха­рак­те­ру пись­ма. В ян­ва­ре, ко­гда ста­ло оче­вид­ным, что царь не реа­ги­ру­ет на жа­ло­бу по­эта и ни по ка­кой дру­гой при­чи­не не со­би­ра­ет­ся вы­дво­рять по­слан­ни­ка из стра­ны, Пуш­кин ре­шил ид­ти на скандал, при­вле­кая об­ще­ст­вен­ное мне­ние.

При ре­дак­ти­ро­ва­нии пись­ма все бо­лее ме­нее снос­ные упо­ми­на­ния о Дан­те­се он за­ме­нил от­кро­вен­ной ру­га­нью: «ры­царь без стра­ха» пре­вра­тил­ся в «тру­са», а за­тем и в «не­го­дяя». К то­му же есть все ос­но­ва­ния по­ла­гать, что в ад­рес Гек­кер­нов бы­ло по­сла­но пись­мо с еще бо­лее рез­ким со­дер­жа­ни­ем, чем то, что пред­на­зна­ча­лось для оз­на­ком­ле­ния об­ще­ст­вен­но­сти.

В лич­ном по­сла­нии к ба­ро­ну Вер­стол­ку от 11 фев­ра­ля 1837 го­да Гек­керн се­то­вал: