Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

Ис­сле­до­ва­тель де­ла­ет за­ме­ча­ние, ко­то­рое долж­но на­сто­ро­жить вся­ко­го, кто зна­ко­мит­ся с «твор­че­ст­вом» Фи­кель­мон:

По­ра­зи­тель­на ее бес­стра­ст­ность, да­же на­ро­чи­тая хлад­но­кров­ность. Это ско­рее ис­то­ри­че­ское по­ве­ст­во­ва­ние, чем стро­ки из днев­ни­ка. Гра­фи­ня стре­мит­ся оп­рав­дать свой круг, «боль­шой свет», под­чер­ки­вая, что «ка­ме­нья» в же­ну Пуш­ки­на бро­са­ли не от­сю­да. Этим же объ­яс­ня­ет­ся и умол­ча­ние о низ­кой ро­ли Гек­кер­на (к то­му же по­слан­ник бы­вал в ее до­ме), и ис­ка­же­ние со­дер­жа­ния па­ск­ви­ля (царь не дол­жен быть за­ме­шан).

За­пись о ду­эли соз­да­ет впе­чат­ле­ние, что гра­фи­ня Дол­ли за­щи­ща­ет пе­ред по­том­ст­вом не толь­ко ре­пу­та­цию «боль­шо­го све­та», но и свою соб­ст­вен­ную, как буд­то опа­са­ясь свя­зать свое имя с име­нем по­эта (выделено мною – А.Л.) [503].

Жаль толь­ко, что Лев­ко­вич не объ­яс­ня­ет, с ка­кой це­лью Фикельмон пи­са­ла этот странный до­ку­мент. Ис­сле­до­ва­те­ли на­зы­ва­ют его очер­ко­вой встав­кой? Еще бы - так от­стра­не­но, в треть­ем ли­це, днев­ни­ки не пи­шут! Но это и не «ис­то­ри­че­ское пове­ст­во­ва­ние», по­сколь­ку в нем все – по­лу­прав­да и явная ложь. Фи­кель­мон на­ча­ла пи­сать «днев­ник» в день ги­бе­ли по­эта и за­кон­чи­ла по­сле отъ­ез­да Гек­кер­на из Рос­сии. Как раз в эти сро­ки со­став­лял свое по­сла­ние к ве­ли­ко­му кня­зю и Вя­зем­ский. При­чем, пи­сал он не один, а со­вме­ст­но с же­ной – ее ру­ке при­над­ле­жит кон­цов­ка пись­ма. Так что, это был кол­лек­тив­ный, хо­ро­шо продуман­ный труд, а не лич­ная ини­циа­ти­ва кня­зя.

Ес­ли не по бу­к­ве, то по ду­ху обе за­пис­ки – Фи­кель­мон и Вя­зем­ских - по­ра­зи­тель­но схожи. Пись­мо Вя­зем­ских рас­шиф­ро­вы­ва­ет, кон­кре­ти­зи­ру­ет об­щие мес­та из «днев­ни­ка» Фи­кель­мон, но по су­ще­ст­ву по­вто­ря­ет все ин­си­нуа­ции, из­ло­жен­ные в нем. Это ка­са­лось и по­ве­де­ния Дан­те­са пе­ред ду­э­лью:

Мо­ло­дой Гек­ке­рен про­дол­жал, в при­сут­ст­вии сво­ей же­ны, под­чер­ки­вать свою страсть к г-же Пуш­ки­ной[504].

Ме­ж­ду тем, сын Вя­зем­ско­го Па­вел, не уча­ст­во­вав­ший в ин­три­ге ро­ди­те­лей, ре­ши­тель­но оп­ро­вер­гал от­ца:

Отец мой в пись­мах сво­их упот­реб­ля­ет не­точ­ное вы­ра­же­ние, го­во­ря, что Ге­керн афи­ши­ро­вал страсть... Во­ло­кит­ст­во его не на­ру­ша­ло ни­ка­ких ве­ли­ко­свет­ских пе­тер­бургских при­ли­чий[505].

Это ка­са­лось и пред­взя­то­го от­но­ше­ния к На­та­лье Ни­ко­ла­ев­не: те же на­зи­да­тель­ный тон и на­мек на ее «за­уряд­ный ум и ха­рак­тер» (фра­за из днев­ни­ка Фи­кель­мон – А.Л.):

Она долж­на бы­ла бы уда­лить­ся от све­та и по­тре­бо­вать то­го же от му­жа. У нее не хва­ти­ло ха­рак­те­ра, и вот она опять очу­ти­лась поч­ти в та­ких же от­но­ше­ни­ях с мо­ло­дым Гек­ке­ре­ном, как и до свадь­бы: тут не бы­ло ни­че­го пре­ступ­но­го, но бы­ло мно­го не­по­сле­до­ва­тель­но­сти и бес­печ­но­сти[506].

Не обош­лось и без уп­ре­ков по­эту:

он, бу­ду­чи уве­рен в при­вя­зан­но­сти к се­бе сво­ей же­ны и в чис­то­те ее по­мы­слов, не вос­поль­зо­вал­ся сво­ею суп­ру­же­скою вла­стью, что­бы во­вре­мя пре­ду­пре­дить по­след­ст­вия это­го уха­жи­ва­ния[507].

Но глав­ное, ра­ди че­го со­труд­ни­ча­ли Вя­зем­ские и Фи­кель­мон, бы­ло оз­ву­че­но ими поч­ти сло­во в сло­во. Ум­ная Дол­ли на­шла иде­аль­ное объ­яс­не­ние при­чи­ны

ду­эли, пол­но­стью оп­рав­ды­ваю­щее дру­зей по­эта:

Пуш­кин, глу­бо­ко ос­корб­лен­ный, по­нял, что как бы он лич­но ни был уве­рен и убе­ж­ден в не­вин­но­сти сво­ей же­ны, она бы­ла ви­нов­на в гла­зах об­ще­ст­ва, в осо­бен­но­сти то­го об­ще­ст­ва, ко­то­ро­му его имя до­ро­го и цен­но. Боль­шой свет ви­дел все и мог счи­тать, что са­мо по­ве­де­ние Дан­те­са бы­ло вер­ным до­ка­за­тель­ст­вом не­вин­но­сти гос­по­жи Пуш­ки­ной, но де­ся­ток дру­гих пе­тер­бург­ских кру­гов, го­раз­до бо­лее зна­чи­тель­ных в его гла­зах, по­то­му что там бы­ли его дру­зья, его со­труд­ни­ки и, на­ко­нец, его чи­та­те­ли, счи­та­ли ее ви­нов­ной и бро­са­ли в нее ка­ме­нья[508].

Вя­зем­ским ос­та­ва­лось толь­ко по­вто­рить:

Ко­гда дру­зья Пуш­ки­на, же­лая его ус­по­ко­ить, го­во­ри­ли ему, что не сто­ит так му­чить­ся, раз он уве­рен в не­вин­но­сти сво­ей же­ны, и уве­рен­ность эта раз­де­ля­ет­ся все­ми его друзья­ми и все­ми по­ря­доч­ны­ми людь­ми об­ще­ст­ва, то он им от­ве­чал, что ему недостаточ­но уве­рен­но­сти сво­ей соб­ст­вен­ной, сво­их дру­зей и из­вест­но­го круж­ка, что он принад­ле­жит всей стра­не и же­ла­ет, что­бы имя его ос­та­ва­лось не­за­пят­нан­ным вез­де, где его знают[509].

Важ­но еще иметь в ви­ду, что к пись­му кня­зя при­ла­гал­ся ряд до­ку­мен­тов: ко­пия па­ск­ви­ля, по­лу­чен­но­го Пуш­ки­ным, пись­мо Пуш­ки­на к ба­ро­ну Гек­кер­ну, от­вет­ное пись­мо Гек­кер­на, пись­мо Пуш­ки­на к ви­кон­ту д'Аршиаку; ус­ло­вия ду­эли; а так­же ко­пии с пись­ма кня­зя П.А.Вя­зем­ско­го к А.Я.Бул­га­ко­ву и Пуш­ки­на к гра­фу А.X.Бен­кен­дор­фу.[510] Так что, че­ло­век, чи­тав­ший пись­мо Вя­зем­ско­го, од­но­вре­мен­но зна­ко­мил­ся и c глав­ны­ми до­ку­мен­та­ми ду­эль­ной ис­то­рии. Он про­сто не имел пра­ва го­во­рить, что в ано­ним­ке име­на же­ны по­эта и Дан­те­са «бы­ли со­еди­не­ны с са­мой ед­кой, са­мой жес­то­кой иро­ни­ей».

Труд­но про­ник­нуть в ду­шу дру­го­го че­ло­ве­ка, пы­та­ясь объ­яс­нить мо­ти­вы его по­ве­де­ния, не рис­куя на­го­во­рить лиш­не­го. Но к Дол­ли Фи­кель­мон это не от­но­сит­ся. Не хва­тит ни­ка­ко­го во­об­ра­же­ния, что­бы пред­ста­вить и опи­сать глу­би­ну ее бес­прин­цип­но­го ума, и най­ти сло­ва, ко­то­рые мог­ли бы аде­к­ват­но оце­нить роль гра­фи­ни в ду­эль­ной ис­то­рии.

Нет, Дол­ли не за­щи­ща­лась - она тон­ко и рас­чет­ли­во на­па­да­ла, ис­поль­зуя рас­те­рян­ность дру­зей по­эта. «Жар­кая ис­то­рия» мог­ла и за­быть­ся, но то, что Пуш­кин ис­поль­зо­вал ее мо­тив в «Пи­ко­вой да­ме» ис­пу­га­ло и серь­ез­но за­де­ло Дол­ли. По­весть эта в 1834 го­ду бы­ла очень по­пу­ляр­ной. Пуш­кин пи­сал в дневни­ке:

7 ап­ре­ля. Моя Пи­ко­вая да­ма в боль­шой мо­де.
– Иг­ро­ки пон­ти­ру­ют на трой­ку, се­мер­ку и ту­за. При дво­ре на­шли сход­ст­во ме­ж­ду ста­рой гра­фи­ней и кн. Н.<аталь­ей> П.<ет­ров­ной> и, ка­жет­ся, не сер­дят­ся...[511].

А ну как нач­нут ис­кать про­то­тип в дру­гом мес­те! И Фи­кель­мон со­чи­ни­ла до­ку­мент, ко­то­рый ис­клю­чал бы вся­кий на­мек на ее уча­стие в ду­эль­ной ис­то­рии. Она да­же на­зва­ла спо­соб, ко­то­рым поль­зо­ва­лась, что­бы дер­жать в на­пря­же­нии вра­ж­дую­щие сто­ро­ны: