Последняя воля Нобеля
Шрифт:
— Он был очень вежлив и корректен, — продолжил Антон.
Чин поерзал в кресле, отчего слегка скрипнула обивка.
Бертстранд уселся на самый краешек кресла.
— В какой-нибудь момент ты надевал маску? — укоризненно глядя на Антона, спросил он.
Маску?
— В какой-либо момент процедуры?
Конечно нет.
— Конечно нет. Зачем мне было надевать маску?
— Ты не отреагировал на тот факт, что все американцы были в масках?
— Но не Джордж. Он был без маски, с открытым
Вежлив и корректен, хотелось добавить Антону, но он вспомнил, что уже говорил об этом.
— Еще один вопрос. — Бертстранд снова взглянул Антону в глаза. — Почему вы вышли оттуда?
Вышли? Когда?
— Почему ты и все твои подчиненные покинули комнату, когда люди из ЦРУ стали работать с заключенным, унижая его человеческое достоинство?
— Мы присутствовали при этом, — ответил Абрахамссон. — Мы оставались там почти до конца процедуры.
— Да, это так, — медленно и тихо, почти вкрадчиво произнес Бертстранд, — но почему вы все-таки ушли? Я имею в виду, ушли в конце?
Антон снова явственно услышал крики заключенного, эхом отдававшиеся от потолка и стен комнаты, позвякивание ножных кандалов, шорох ножниц, разрезающих ткань. Он снова услышал вопли и мольбы о помощи, видел налитые кровью, уставленные в потолок глаза голого человека, когда ему засунули палец в задний проход.
— Эта процедура показалась мне крайне отталкивающей, — сказал он.
Чин из полиции безопасности встал, подошел к окну и принялся смотреть на верхушки деревьев.
— Антон, — сказал Бертстранд, — с этой экстрадицией возникла юридическая проблема, как ты, наверное, уже понял.
Антон недоуменно моргнул. Юридическая проблема?
— Ты отвечал за экстрадицию, но фактически ты передал официальный контроль над процедурой американцам, — пояснил Бертстранд. — Шведский закон прямо это запрещает. Будет расследование, и его результаты рано или поздно станут достоянием гласности. Ты понимаешь, что это означает?
Антона охватило внезапное и очень неприятное подозрение.
— Это не моя вина, — сказал он. — Я ничего не мог сделать.
Бертстранд сочувственно кивнул.
— Я вполне понимаю твое положение, — кивнул он. — Но мы должны помогать друг другу, чтобы докопаться до истины.
— Не я санкционировал экстрадицию, — возразил Антон. — Этим занималось Министерство иностранных дел. Министр иностранных дел.
— Ты прав, — сказал Бертстранд, — но дело не в депортации как таковой.
— Но какое отношение я имею к тому, что могло произойти в воздухе — там есть командир корабля, который…
— Абрахамссон, — сказал, обернувшись, чин из полиции безопасности. — Проблема в Джордже. Ты это уловил?
Он медленно подошел к креслу, в котором сидел Антон.
— Как, черт подери, мы объясним тот факт, — сказал он, — что официальные полномочия в шведском аэропорту были переданы какому-то американскому ЦРУ?
Последние слова он
Антон вжался в кресло, изо всех сил вцепившись в подлокотники.
— Давайте разберем эту ситуацию, — предложил Бертстранд. — Правительство решило экстрадировать террориста, это нам ясно. Что могло случиться с ним после завершения экстрадиции — тоже входит исключительно в компетенцию правительства. Так что и здесь мы чисты. Мы можем свести всю проблему к транспортировке, и тогда это станет головной болью для министерства иностранных дел.
— Американское ЦРУ?! — снова заорал чин из полиции безопасности. Глаза его медленно налились кровью. Он в упор смотрел на Антона. — Джордж?!
— Мы можем перевести стрелки на сам перелет, оставив в тени всех, кто санкционировал экстрадицию, и тогда все будет в порядке, — сказал Бертстранд. — Издатели газет ребята простые, самолет выглядит намного сексуальнее, нежели параграф закона, не так ли?
Чин из полиции безопасности громко застонал и сел к столу.
— Нам надо тонко решить эту проблему, — сказал Бертстранд. — Главное, чтобы мы все говорили нужные вещи, а о других вещах вообще умолчали.
Он едва заметно улыбнулся.
— Так как, ты говоришь, чувствует себя твой малыш? Ему девять месяцев? Слушай, ты не хочешь провести с ним какое-то время?
Антон тупо кивнул. Говорить он уже не мог.
Солнце стало по-настоящему жарким. Стоял погожий теплый летний день.
Анника вышла на улицу и принялась медленно бродить по саду, ожидая, когда обуются дети.
Новая клумба, надо признать, не отличалась особой красотой. Цветы выглядели вялыми и несвежими, к тому же их оказалось мало. Но если повезет, то за лето они наберутся сил и станут красивее и сильнее.
Свекровь сморщила нос и ехидно поинтересовалась, почему Анника не помогла детям посадить цветы нормально.
— Это я их посадила, — ответила Анника. — Тебе не нравится?
Дорис Самуэльссон предпочла сменить тему.
На крыльцо, нехотя волоча ноги, вышел Калле. Он взял мать за руку и зарылся носом в ее джинсы.
— Я хочу сегодня остаться дома, — сказал он.
— Почему? — спросила Анника, присев перед сыном на корточках. — Ты неважно себя чувствуешь или просто устал?
— Я просто хочу остаться дома, — повторил Калле.
— Но мне теперь надо снова ходить на работу, — напомнила Анника, погладив сынишку по голове. — Еще пара недель, и папа пойдет в отпуск. Вот тогда ты будешь все время дома, и вы почти все лето будете ходить купаться с папой. Это будет здорово, правда?
Мальчик кивнул, и Анника повела его к машине.
Эллен сама забралась на заднее сиденье. Анника помогла ей пристегнуться, и машина тронулась.
Они подъехали к детскому саду. Эллен выпрыгнула из машины и побежала в группу, прижимая к себе Поппи и Людде и болтая с воспитательницами. Калле не хотел никуда идти.