Последствия старых ошибок
Шрифт:
— Отдай, обжора, — сказал я, перехватывая тарелку.
— Руку откушу, — огрызнулся Энрек.
Зубы у него были белые–белые, а в голосе появились низкие, пугающие ноты.
У меня снова побежали по спине мурашки. Приятные такие, бодрящие.
Мы сели за столик в дальнем от входа углу, что не избавило от любопытных взглядов офицеров с «Леденящего».
Энрек впился в антрекот, щурясь от удовольствия. Какая–то часть его «я» продолжала соблюдать этикет, другой активно мешали столовые приборы. Он пару раз замер с кластерной вилкой в руке, явно забывая, что ей берут и разрезают мясо.
Антрекотов
— Ничего–то ты не боишься, — хищно ухмыльнулся Энрек. — А зря.
— Боюсь, — сказал я серьёзно. — Но не этого совсем.
— А чего? — поинтересовался он с набитым ртом.
— Я за Влану боюсь, — мне вдруг расхотелось шутить. — Даже смотреть на неё боюсь, как она там лежит в капсуле, не живая и не мёртвая.
Энрек перестал жевать.
— Влана — это девушка твоя? — он положил мне на плечо неожиданно тяжелую руку. — А у меня скоро котята родятся, или щенки. Я не знаю, как их называют. Да и не важно. Важно, что на Тайэ — ты напрямую часть всего, а не отделён от природы. Я иногда смотрю, как умирает от предрассветного мороза только что народившийся лист — и мне больно. Только — это другая боль. В ней сразу и радость тоже. Боль, что он умирает. И радость. Странно, правда?
— А как это бывает, когда ты..?
Он покачал головой.
— Это сам поймёшь. Не буду портить тебе удовольствия. Только не обольщайся сильно. Во всём в этом мире есть какая–то незаконченность. Потому что вокруг — жизнь. А законченность — это смерть.
Он похлопал меня по плечу и проглотил очередной кусок мяса.
«Нужно есть мясо», — думал Энрихе. В шлюпке кто–то сунул ему энергетический батончик из доппайка, и пепельный хайбор страдал теперь от резей в желудке.
С комкрыла Колин говорил без меня. Они о чём–то спорили: генерал Абэлис вылетел из капитанской потный и разгорячённый. Колин остался, и я вошёл.
Я бывал раньше в капитанской «Гойи». И сразу вспомнил её ненавязчивый уют: неброские сувениры, поражающие точностью работы, возле кулера — вышитое полотенце. Всё это я забыл, но вернул себе одним взглядом.
— Как ты понимаешь, Локьё будет вынужден отреагировать, — начал Колин без предисловий. Он стоял возле экрана и просматривал схемы межпланетного сообщения. — И, если операция затянется, вам не поздоровится.
Лендслер обновил экран и развернул диаграмму построения крыла. В чужом кабинете он чувствовал себя вполне уверенно. (Он вообще везде чувствовал себя уверенно, насколько я помнил).
— Дайего может отдать тебе восемь кораблей. А Локьё пропустит до Джанги. Дальше рассчитывайте только на себя. От Джанги до Тэрры — ещё один прокол. Вот здесь, — он протянул мне синийский кристалл, — всё, что мы знаем об обороне Тэрры. Но, если ты не уверен… — Колин помедлил и вдруг выключил экран, и сел напротив меня. — Ты должен понимать, Анджей, что это не приказ. Ты можешь отказаться.
— Ну да, — усмехнулся я. — Откажусь и что? Сам полетишь? Эта операция в моём духе, а не в твоём. В крайнем случае — отдашь меня под трибунал. Мне не привыкать.
— Я не об этом, — он покачал головой. — Ты должен понимать уже, что жизнью рискуют во имя чего–то. Здесь же мы всего лишь навязываем
Я помотал головой. Понимал я только одно: не соглашусь — вмешается он сам, больше некому. Локьё может прикрыть глаза на то, что мы сделаем, но сам — не испортит себе репутацию подобным образом, даже если они оба посчитали это решение разумным. Эрцогу ещё потом управлять Содружеством. И я спросил:
— Сколько у меня будет кораблей? Восемь или девять?
— С «Персефоной» — девять.
— Значит — четыре пары… А оборона Тэрры?
— Пока не хватятся — два линейных, как и положено. А что там на самом деле — знают одни Беспамятные. Я проанализировал закупки техники и запчастей за последние десять лет. И полагаю, что на обоих лунах Тэрры, Нарядной и Глее, стоят, по крайней мере, две дюжины эскэперов. Они легче линейных кораблей на порядок и смогут преследовать вас в атмосфере. Если же подойдёт резерв с Джанги — сам понимаешь. Но Локьё затянет приказ насколько сможет. А в сжатые сроки — в течение часа–двух — они сумеют снять с сектора не больше четырёх–шести линейных. Класса «эсминец Бакри», не выше. Расчетное время перестроения — сорок минут, плюс разгон. Но это всё, что у тебя будет. Через час вас свяжут схваткой, через два — начнётся бой не в вашу пользу, если не сумеешь заручиться головой кровавого эрцога.
Я кивнул. Задача как всегда была яснее некуда, мыслей — никаких. Обычное дело.
Колин обеспокоено сдвинул брови.
— Справлюсь, — успокоил я его. — У меня всегда такое чувство перед заданием, словно вообще ничего не знаю. Может, оно мне и помогает. Орехи у тебя есть?
— Орехи? — удивился он.
— В шлюпке был запас, но кончились. Я полетел. Мне ребят надо проинструктировать, потом — не до своих будет. Влана, — я провис, теряя слова. — Она — как?
— Состояние стабильное, — тихо сказал Колин.
— Вот ты говоришь, я не понимаю, за что рискую жизнью, — пробормотал я. — Чтобы женщины, хотя бы не гибли — этого мало, что ли? Ведь перемирие будет длительным, если военный совет возглавит не эта свинья гикарби, а Локьё?
— Можно не верить дому Сиби, Анджей, но будущее окрашено синим. Или — залито кровью. Мы выбираем меньшее зло, даже если Локьё задумал свою игру. На предательство способен любой из нас. Не потому, что низость людей так велика, а потому, что трудно преодолеть страх. Ты же помнишь, как тело поначалу наливается свинцом под дулом наведённого оружия? Умом ты понимаешь, что тяжелеет только тело, но ОНО в этот миг владеет тобой, а не ты им. На этой лошади ещё нужно научиться ездить…