Послевкусие: Роман в пяти блюдах
Шрифт:
— После двух у нас только пирог, кофе и лимонад, но ничего, милашка, не волнуйся, — успокаивает она меня, — сейчас еще без пяти.
На официантке коричневая униформа с белым воротничком и манжетами. У нее длинные, искусственно наращенные ногти, покрытые розовым лаком, на всех десяти пальцах по дешевому серебряному кольцу. Я пытаюсь представить себе, как я, в грязном белом фартуке и наколке, орудую возле гриля, одновременно принимая заказы от официантки, годящейся мне в бабушки.
— Спасибо, — все, что я могу ответить.
— Кофе?
Я молча киваю — говорить
Сегодня доктор Д. П. заслужила двойную плату в нашем марафоне, посвященном моему психологическому выздоровлению. Последние полчаса она рассказывала мне о «теории прыгающей лягушки». Согласно этой теории, отсутствие опыта по части написания критических статей не имеет ровно никакого значения; если я решила взяться за это дело, нужно им заниматься, не обращая внимания на всяких Энид Максвелл, которые вставляют мне палки в колеса. То, что мне отказали, следует считать всего лишь небольшим препятствием, которое, может, перепрыгнешь, а может, и нет. Суть теории в том, что, не попробовав, не узнаешь. Поэтому я согласилась позвонить Энид Максвелл и уговорить ее со мной встретиться, чтобы после этого поразить глубоким знанием ресторанного мира Нью-Йорка. Причем так, будто делаю ей одолжение.
Когда я решительно отвергла этот план, доктор Д. П. заявила, что не стала бы предлагать, если бы сомневалась, что я справлюсь. «Нравится вам это или нет, Мира, но ни один человек не добивается успеха в своей профессии, если не применяет на практике принцип прыгающей лягушки». Когда я сказала, что существует еще и такая вещь, как элементарное везение, она напомнила мне о той железной решимости, с которой я пыталась удержать Джейка и сохранить «Граппу». Правда, это не сработало, но вовсе не потому, что я слишком легко сдалась.
Я жадно поглощаю сэндвич: порядочный кус консервированной говядины между двух пропитанных маслом ломтей ржаного хлеба, — на мой свитер стекают капли расплавленного сыра и русского соуса. Все очень вкусно, и я съедаю сэндвич до последней крошки, макая в оставшийся соус ломтики картошки. Чтобы совершить то, что я задумала, нужны силы.
Я оставляю официантке щедрые чаевые, которые она засовывает в нагрудный карман своей униформы.
— Спасибо, куколка, — говорит она, улыбаясь, машет мне на прощанье рукой, и ее кольца вспыхивают в лучах полуденного солнца.
Я собиралась сначала пойти домой и позвонить в редакцию и только потом идти к Рут за Хлоей, но, уже выходя из здания, я внезапно чувствую, как моя решимость ослабевает. Я подхожу к газетному киоску, решив, что сначала следовало бы купить газету и ознакомиться с содержанием кулинарной рубрики и только потом звонить Энид. Нужно же поразить ее прекрасным знанием всего, о чем пишут в их газете. Кроме того, раз уж я здесь, стоит прихватить свежий номер «Bon App'etit», чтобы узнать, какие рестораны Нью-Йорка удостоились внимания за последний месяц.
Спустя час я сижу, скрестив ноги, на своей кровати, сжимая в руке письмо из редакции, на котором записан номер телефона. Как-то все очень просто. Кулинарный раздел я прочитала от первого до последнего слова, причем дважды. И, честно говоря, начала сомневаться,
Я стараюсь придумать какую-нибудь отговорку, чтобы не звонить в редакцию, но выхода у меня нет, поскольку в противном случае придется мучительно объяснять доктору Д. П., почему я этого не сделала, а это пострашнее разговора с редактором. Каким-то образом доктор убедила меня в том, что мое благополучие, не говоря уже о будущем, целиком и полностью зависит от звонка в редакцию. Если я собираюсь жить дальше, не опускаясь на дно, сказала она, то просто обязана преодолеть боязнь отказа. Иначе получается, что уход Джейка настолько повлиял на мою жизнь и так резко понизил мою самооценку, что теперь меня страшит сама мысль об очередном отказе, пусть даже со стороны провинциальной газетенки, которая нахваливает супы с плавлеными сырами.
Итак, я на распутье. Наконец, после долгих размышлений, я нахожу психологически комфортное решение: позвоню после пяти часов вечера и, если мне никто не ответит, оставлю сообщение. Из сериалов и телепередач я знаю, что редакторы газет редко сидят на своем рабочем месте и уж тем более редко сами берут трубку. Поэтому я заготавливаю краткое, но деловое сообщение, в котором, осторожно играя на провинциальной чувствительности Энид, предлагаю ей поговорить о том, как вывести рестораны Питсбурга на новый уровень.
Я набираю номер редакции.
Слушая гудки, я мысленно повторяю свое сообщение. Набираю в грудь воздуха. Я хочу говорить спокойно и уверенно. «Здравствуйте, Энид. Это Мира Ринальди. Слушайте, я хотела затронуть одну…»
— Отдел информации. Слушаю.
Голос грубый и явно мужской.
— Э-э… здравствуйте. Я бы хотела оставить сообщение для Энид Максвелл.
Откуда-то издалека доносится оглушительный шум.
— Кто это? Вас не слышно.
— Сообщение для Энид Максвелл! — ору я.
— Это отдел информации. Наверное, она переключила телефон. Подождите, я ее поищу.
— Нет! — практически визжу я. — В смысле, все нормально, не нужно ее беспокоить, я просто оставлю сооб…
— Секунду, вот она.
Шум сразу затихает, когда мужчина закрывает трубку рукой и орет:
— Эй, Энид, телефон!
Меня охватывает отчаянное желание бросить трубку — и я уже собираюсь это сделать, — когда в моем измученном мозгу внезапно вспыхивает иррациональная мысль. Я бы сказала, что у всех иррациональных мыслей есть одна общая особенность: они приходят в голову тогда, когда ты до смерти устал, до предела напряжен или вообще генетически предрасположен к паранойе. В редакциях газет, как правило, устанавливают определитель номера — на тот случай, если понадобится вычислить анонимный звонок. Энид может легко узнать, кто ей звонил, и тогда мне придется давать объяснения.