Послезавтра летом

Смирнова Ксения

– Ну, вот. Не только пластиковые окна, – успокоила себя Маша, – школа меняется. И у тебя, Петрова, все изменится. Вот увидишь.

Маша вернулась в гардероб, непривычно для него набитый взрослой одеждой, отыскала свой пуховик, полезла в карман за телефоном и боковым зрением зацепилась за что-то блестящее. Вот оно, зеркало, стоит в углу. Выбросить нельзя – реликвия, реставрировать – дорого, оставлять на видном месте такую жуть, рядом с президентом и мэром – стыдно. И, к тому же опасно: зеркало треснуло еще в девяносто пятом, когда Маша заканчивала школу. Видимо, решили, что здесь самое место.

Незыблемый гардероб и вечное зеркало – свидетели эпохи, через которых прошел каждый ученик школы.

Маша рассмотрела отражение. Серенькие волосы забраны в жидкий хвостик, мешковатые джинсы, на два размера больше специально порваны на колене. Белая футболка с «Нирваной» – тоже огромная – небрежным узлом завязана на боку, на плече мешок из грубого льна-бортовки, расшитый бисером и увешанный значками и побрякушками. Руки до локтей обвязаны фенечками, звенящими браслетами. Тёмно-синие туфли без каблука, с веселыми бантиками. Один бант держится на невидимке, поэтому носить туфли можно только на босу ногу. Наплевать, что острый краешек невидимки больно царапает по среднему пальцу, зато колготки не порваны. А носки с туфлями только позорники носят.

И глаза. С битым зеленым стеклом внутри. Ещё говорят – бутылочного цвета. Этот взгляд из зеркала пялился Маше в душу. Бесцеремонно, по-хозяйски уставился точно туда, где прятались школьные воспоминания. Туда, куда Маша не пускала даже саму себя, маскируя, перекрывала другими. Через эти зелёные битые стёкла память зашевелилась, принялась разматывать моток колючей проволоки.

Маша зажмурилась. Провела рукой по светлым пушистым волосам – нет никакого хвоста. Дотронулась тонкими пальцами до древней коричневой, облупившейся по краям амальгамы – зеркало. Старое, искажающее, с некрасивой трещиной, но это обычное зеркало. А когда вновь открыла глаза – увидела его.

Как понять, где внутри человека находится сердце? Когда оно начнет вырываться наружу. Как осознать важность устойчивых крепких ног? Когда ты перестанешь их чувствовать.

Олег Мизгирёв возвышался за Машиной спиной и улыбался её отражению. Он был такой же, как тогда. Как всегда: уверенный, спокойный, очень надёжный. Только лысый.

– Мизгирёв, ты лысый, – нужно было что-то сказать, сердечная пульсация оглушала.

– А ты, Машенция, – просто красавица!

– А ещё – «Умница и талантище». Я помню, Олег. – Маша повернулась к нему лицом, – только всё это очень субъективно. Ты уже видел наших?

– Меня за тобой послали. Говорят: без Петровой и начинать не будем! Идём? – Олег протянул широкую ладонь.

– Не смеши меня. С каких это пор кто-то осмеливается послать Олега Мизгирёва?

– Только когда дело касается Марии… – он замялся.

– Петровой. Марии Петровой. Не взяла фамилию мужа, – Маша на мгновение смешалась, и торопливо добавила – бывшего мужа… – она коротко хлопнула Олега по руке: «Зачем сказала, дура, кто тебя за язык тянул? Ну ему-то что за дело?» – Бежим! Там уже музыка заиграла! – Она прошмыгнула мимо Олега, стараясь не коснуться его, не дышать, не смотреть, не чувствовать. Не помнить. Ничего не помнить.

Но сразу вспомнила всё.

ЛЕТО 1994

После окончания десятого класса народ рванул на каникулы, как в последний раз. Да это и был тот самый последний раз. Следующим летом – экзамены, выпускной, снова экзамены и неизвестная

желанная взрослая жизнь. А пока – свобода и никакой ответственности.

Открытая на все лето дискотечная клетка в парке стала сосредоточением молодежной жизни города. Все ходили на пляски. Парни высматривали девиц снаружи, а девчонки с удовольствием танцевали внутри. По пятницам и воскресеньям Петрова с Владимировой ошивались за оградой и пялились на танцующих, а в субботу, когда народу побольше, покупали в кассе-будочке серые ворсистые билетики. И теперь уже те несчастные, кто остался за решетчатым, выкрашенным голубой краской, бортом корабля удовольствий, наблюдали за их бесшабашными плясками.

В ту теплую июньскую субботу Маша Петрова нацепила короткую джинсовую юбку и любимую майку. Но главными в наряде были новые туфли. Темно-синие, с кокетливыми бантиками на блестящей пуговице. Жаль, что без каблука. Обувь для Маши всегда оказывалась проблемой номер один: девушка взрослела, хорошела, а нога её не желала расти. Кто будет шить нормальную обувь с каблуком на тридцать четвертый размер? Нет дураков. Не бывает таких ног у взрослых российских женщин. Добро пожаловать в «Детский мир»: цветочки-ремешки, сандалики-тапочки – все для вас. С бессильными слезами Маша обшаривала рыночные палатки – только детский ассортимент. В тряпочных тапках разве можно было ходить на дискотеку? Позор один! И вот, когда из-за отсутствия приличной обуви почти было принято решение все лето сидеть дома, случилось чудо.

Мамина подруга из Таллина прислала невероятные туфли с бантиками. Взрослые! Тридцать четвертого размера! Машины каникулы были спасены – в таких модных туфельках не стыдно хоть на дискотеку, хоть на прием к английской королеве.

Маша и чувствовала себя королевой. Вышагивала через всю асфальтированную танцплощадку – не спеша, вальяжно переставляя ноги и сияя, как начищенный пятак: «Смотрите, акселераты, гулливеры, стандартно растущие организмы! Не только на ваши великанские нормальные ноги шьют обувь взрослых фасонов. Мои туфельки, между прочим, из Таллина. А это по нынешним временам – Европа!» Нужно было, чтобы все видели: она добыла-таки новые классные туфли.

– Артистка-то наша сегодня, прям, в ударе, – фыркнула Наташа и бросила сумку с позолоченным крокодильчиком в центр круга, – здесь встанем. Девчонки окружили модную сумку и ритмично задвигались в свете фонарей.

Машу распирало. За полтора часа она успела наплясаться, обойти все знакомые компании, со всеми потрындеть и невзначай продемонстрировать обнову.

– Машка, хватит выпендриваться, это всего лишь туфли! – Наташа привыкла, что она в центре внимания, а Петрова нагло лезла с разговорами ко всем подряд.

– Это для тебя, приземленного существа, всего лишь туфли. А для меня – вдохновение! – поддразнила Маша, – я сейчас на этом вдохновении к кому угодно подкачу. Хоть к Вадиму Соколову, спорим?

Вадим – двадцатилетний громила в настоящем – не польском – адидасовском костюме, никогда не покупал билета, никогда не танцевал, а сидел на эстраде, рядом с диск-жокеем, грыз килограммами семечки, курил модный «Camel» и высматривал девчонок посимпатичней, в основном из эстетических соображений. Чего-чего, а читать Соколов научился, с Уголовным кодексом ознакомился и уважал. Все знали – он не связывается с малолетками. Но пигалице Маше Петровой это и так не грозило – Соколов не любил тощих.