«Посмотрим, кто кого переупрямит…»
Шрифт:
Для меня встреча с Н. Я. и Ахматовой, двумя русскими женщинами, которыми я восхищалась, была настоящим чудом. В тот день их разговор был весел и беззаботен. Они обсуждали события дня и особенно предстоящую запись чтения Ахматовой. После десятилетий преследований Ахматову начинали признавать в России: ее официально попросили записать чтение нескольких стихотворений на пластинку.
Общение подруг было отмечено искрометным юмором и симпатией. В трудные времена они помогали друг другу, вместе провели много мрачных часов, когда сын Ахматовой Лев Гумилев и муж Н. Я. Осип Мандельштам были арестованы. Теперь они радовались безоблачности своей встречи.
Когда они беседовали, спонтанность Н. Я. контрастировала со сдержанностью Ахматовой. Н. Я. была невысокой, оживленной; в молодости, по словам Ахматовой, она была laid mais delicieuse [656] .
Я была частью того, что Пастернак называл “ахматовка”. Этот термин, звучащий как название железнодорожной станции, обозначал непрерывный поток телефонных звонков и импровизированных визитов, которые происходили каждый раз, когда Анна Андреевна приезжала в Москву. ‹…›
656
Фотоальбом И. Морат “В России” (In Russia) впервые вышел в 1969 г. в издательстве “Viking” в 1972 г., переиздан в издательстве “Penguin”. В альбоме 220 фотографий и 63 страницы текста. На с. 10–11 – фото Н. Я. Мандельштам и рассказ о встрече с ней.
Однажды Н. Я. повела меня в мастерскую художника Александра Тышлера. Он подарил мне два прекрасных рисунка, которые у меня до сих пор хранятся. Н. Я. пригласила меня на концерт Марии Юдиной, знаменитой пианистки и старинного друга, которая однажды приезжала в Воронеж и играла для Мандельштамов, когда они были в ссылке в этом дальнем провинциальном городе. Зная, как Мандельштаму не хватало музеев Ленинграда и Москвы, она послала ему книгу с репродукциями импрессионистов из собрания Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.
Иногда Н. Я. расспрашивала меня о Марине Цветаевой ‹…›.
Н. Я. читала наизусть стихи и объясняла мне, чем поэтические голоса Цветаевой и Пастернака отличались от голосов акмеистов, поэтического братства, включавшего Мандельштама, Ахматову и Гумилева. Были длительные периоды, когда она и Ахматова не решались записывать эти стихи, вместо этого они их заучивали наизусть. Приверженность Н. Я. поэтическим принципам акмеистов была неослабевающей. ‹…›
В те годы пьесы моего деда Леонида Андреева были изгнаны из русской литературы, хотя полностью истребить память о нем было трудно из-за его близкой дружбы с Максимом Горьким. Сегодня Леонид Андреев снова издается в России.
Эрудиция Н. Я. была замечательной. Она знала работы Николая Бердяева, блистательного русского философа и теолога, изгнанника, бывшего другом моих родителей в Париже. Раз или два подростком меня брали по воскресеньям к Бердяевым, они держали открытый дом, куда по воскресеньям собирались гости, интересующиеся философией и религией. Там обсуждались самые разные темы: произведения Генри Миллера, Мандельштама, Пикассо и Шарля Пеги.
Н. Я. познакомила меня с культурой Грузии – миром, традиционно дорогим для русских поэтов. Она и ее муж были особенно увлечены Кахетией, где когда-то вместе путешествовали.
Н. Я. и гостеприимна была по-грузински. Однажды Н. Я. пригласила меня в грузинский ресторан, где мы ели шашлык и виноградные листья, фаршированные ароматным рисом. Н. Я. заказала бутылку легкого красного вина из Кахетии.
В это время ей наконец выделили собственную квартиру в Москве, одну комнату и кухню. Там она принимала Артура Миллера с женой во время их поездки в Россию. Она их очаровала: она вполне свободно говорила по-английски, хотя ее владение языком было несовершенным и явно способствовало недоразумениям по поводу гонораров.
Этот счастливый момент был запечатлен Инге в серии фотографий. Одна из них была помещена в совместном альбоме Артура Миллера и Инге “В России” [657] . В нем немало фотографий, снятых в Грузии, куда мы с Миллерами совершили короткую поездку.
Другим приключением, связанным с Н. Я., была поездка в Тарусу, писательскую колонию под Москвой, где когда-то жила Цветаева и где она нынче похоронена [658] .
По моему статусу иностранного туриста мне нельзя
657
Степина Пелагея Федоровна (1904–1985) – хозяйка дома в Тарусе, у которой Н. Я. снимала дачу и с которой сдружилась.
658
Чернова-Сосинская Ариадна Викторовна (1908–1974) – родная дочь В. М. Чернова. По-видимому, Н. Я. не знала, что Ольга Чернова-Андреева была его не родной, а приемной дочерью.
Эта поездка врезалась в память. Н. Я. познакомила меня с Полей ‹…› – единственной настоящей русской крестьянкой, которую мне довелось узнать [659] . Голос ее был замечательно мелодичным. Она жила в избе с огромной русской печью, на которой и спала зимними ночами. Ее гостеприимство было патриархальным – она нам предложила черный хлеб с маслом и землянику.
Вместе с Н. Я. мы много гуляли по лесам и полям Тарусы, встречая по дороге знакомых, в том числе и Наталью Ивановну Столярову, одну из моих посредниц в общении с Александром Солженицыным. Она была близким другом и Н. Я.
659
“Разговор о Данте” вышел в издательстве “Искусство” в мае 1967 г.
О моей поездке в Тарусу все-таки узнали власти, но, по счастью, никаких дурных последствий не возникло.
Это путешествие осталось в памяти как сказочное видение России.
Н. Я. Мандельштам – О. В. Карлайл-Андреевой 16 мая <1967 г.>
Моя дорогая Оленька! Я была так рада получить твое милое письмо и твой рисунок… Спасибо, дорогая, я очень по тебе скучаю. Хотелось бы видеться почаще. Почему это невозможно? Не понимаю… Я привыкла к тому, что меня отрывают от друзей, но каждый новый разрыв – слишком тяжкое испытание для меня. Разве не испытание то, что мы не можем встречаться чаще? Найдешь ли ты меня в живых, когда приедешь сюда в следующий раз? Я надеюсь на это, но не уверена. Мое здоровье быстро ухудшается, я действительно становлюсь “непригодной к ремонту”… Я это чувствую и знаю. Не правда ли, жаль, что мы не закончили наш разговор о жизни и других вещах? Помнишь, как было хорошо, когда ты приехала ко мне, и комната не была наполнена посетителями? Я устаю от всего этого…
Я очень много работаю. Есть надежда, что очерк о Данте скоро будет опубликован [660] . Я его отправлю тебе и твоим родителям.
Что насчет Кларенса Брауна? Мне говорили, что он прочитал много лекций по русской поэзии. Я рада за него. Ты уже с ним встретилась? Скажи ему, что я его люблю.
Что насчет Роберта Лоуэлла? Я прочла его стихи. Я нахожу их первоклассными. У него есть, что сказать. Это – новый голос в поэзии. Те вещи, о которых он говорит, его чувства, его способ рассказать о них кажутся совершенно новыми. В стихотворении самое главное – сказать то, что не ожидается, дать новый поворот и новую жизнь тому, что нас окружает, что мы чувствуем, и тому, что составляет нашу жизнь. Может быть, просто надо открыть свое сердце, так, чтобы каждый узнал свои собственные ощущения, не так ли? Скажи ему, что я также очень заинтересовалась этим молодым поэтом, чьи стихи были опубликованы с его предисловием, а именно Сильвией Плат, которая говорит: “Годами я ела пыль и вытирала тарелки своими волосами”. Ее отчаяние и ее пчелы <многое> говорят мне… [661]
660
Ольга Викторовна Чернова-Андреева и Владимир Брониславович Сосинский.
661
Всего чуть-чуть (фр.).