«Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Нерлер Павел

В 1917 году в Москве Колю Северцова застрелили в воротах университета, он вышел из дома на улицу в военной форме, которую не захотел снять. Он был русский офицер и человек чести. Наталья Алексеевна, в свою очередь, рассказала мне, что у Нади в то время были длинные красивые косы, а глаза большие, серые, раскосые, отчего она похожа была на японку.

Наталья Алексеевна, да и Надежда Яковлевна, были младшими в семьях, и обе очень любили своих младших братьев. Младший брат Надежды Яковлевны Евгений Яковлевич Хазин уже в Москве дружил с Александром Георгиевичем и Натальей Алексеевной, навещал их в университетской квартире, они были на “ты”.

Я спрашивала Надежду

Яковлевну, когда и как ее начали учить языкам. Отец ее был англоманом, потому что только в Англии соблюдаются законы. Выписывались из Англии чаще всего пасторские дочки, которые обучали и воспитывали Надю в Киеве с детства, как Набокова. Немецкий и латынь она изучала в одной из немногих киевских гимназий с мужской программой.

А французский она выучила так. Они приехали в Лозанну, и пока мать и сестра распаковывали вещи, шустрая Надя выбежала на улицу поиграть. Она пыталась договориться с местными детьми на всех языках, которые к тому времени знала, но дети ее не понимали. После чего она прибежала к матери и выпалила: “Оказывается, есть еще и французский язык”. И Надежда Яковлевна пояснила: так она начала говорить по-французски, хотя никогда этот язык нигде не изучала. А в последний год жизни у нее на постели постоянно лежал учебник испанского языка. Она говорила, что после французского этот язык ей кажется совсем легким.

Надежда Яковлевна завидовала Иосифу Давидовичу Амусину, знавшему древнееврейский язык, жалела, что ей не довелось обучаться этому языку. Амусин в начале 1960-х написал книгу “Рукописи Мертвого моря” – о древних кумранских находках. Надежда Яковлевна читала его книгу и очень интересовалась кумранскими рукописями. К сожалению, она не смогла прочесть новую большую книгу И. Д. Амусина “Кумранская община”, которая вышла в 1985 году, уже после смерти Надежды Яковлевны.

Однажды я застала Амусина у Надежды Яковлевны: общались два интеллектуала, запросто цитировавшие Ветхий Завет. Молча присутствовать при этом разговоре “собеседников на пиру” было счастьем. Когда Надежде Яковлевне кто-нибудь говорил о ее необыкновенной образованности, она только отмахивалась: “Какая я образованная, я окончила лишь гимназию”.

5

На Западе вышла первая книга воспоминаний “Надежда против надежды”, затем и “Вторая книга” Надежды Яковлевны, обе ее книги были переведены на все европейские языки. В Штатах издали трехтомник Осипа Мандельштама. Его стихи и прозу тоже начали переводить, изучать творчество Мандельштама, чему Надежда Яковлевна особенно радовалась – жизнь прожита не зря. И в “любезном Отечестве” в самиздате появились “Воронежские тетради” Мандельштама и книги Надежды Яковлевны.

Вторая ее книга многих обидела и вызвала невиданную злобу с их стороны – таких беспощадно правдивых и резких текстов (о себе тоже!) людям еще не приходилось читать. Надежда Яковлевна не обращала внимания на тех, кого раздражила. Она ведь и не собиралась понравиться всем и каждому. Но вот когда прислал ей оскорбительное письмо В. Каверин, которое заканчивалось словами: “Тень, знай свое место!”, Надежда Яковлевна решила, что имеет право предать это письмо гласности. И передала письмо без комментариев на Запад, где оно и было опубликовано. Эту литературную дуэль Надежда Яковлевна явно выиграла.

Моя покойная подруга, замечательный филолог Галя Белая, сказала мне о книгах Надежды Яковлевны: “Это книги Горы. Обычным людям трудно к ним приближаться, тем более пытаться взобраться туда”.

Надежда Яковлевна стала человеком знаменитым, Ахматова называла ее “самой счастливой вдовой”, и все-таки она

по-прежнему боялась. Хотя в ней жила надежда, что власти “не станут связываться с больной старухой”, на всякий случай она готовилась к худшему и молила Бога, чтобы позволил ей умереть в своей постели. Однако тотальный страх пропал.

С Надеждой Яковлевной дружили многие люди, знаменитые и не очень, старые и молодые, богатые и бедные – все толклись на ее кухне: появилась в Москве не только “ахматовка”, но и “мандельштамовка”. К ней стали приходить иностранцы, слависты из Европы и США, привозили книги Мандельштама и ее собственные. Книги она всегда раздаривала. В одной из тамиздатских книг была хорошая фотография Надежды Яковлевны: она на своей кухне в теплом платке на плечах. Я восхитилась этой живой фотографией. Надежда Яковлевна тут же вырвала страницу со своим изображением, а на обороте написала: “Люде – славной бабе. Н. М.” – и подарила этот листок мне.

С первым из посещавших Надежду Яковлевну иностранцев мы познакомились – с Кларенсом Брауном. Он изучал творчество Мандельштама, писал предисловие к “американке” (изданный в Америке трехтомник Мандельштама), переводил его прозу, с огромным риском для Надежды Яковлевны и для себя вывез рукопись ее книги в США. Кларенс говорил по-русски блестяще, почти без акцента. Андрей Сергеев устроил встречу с Кларенсом Брауном на секции переводчиков в Союзе писателей. Народу пришло мало. Кто-то из стариков, корифеев перевода, спросил Кларенса: “У вас такой замечательный русский язык, вы, наверное, изучали его у Романа Якобсона?” – “Нет, в американской армии. Нам давали прочитать газету «Правда» от корки до корки, а потом ее нужно было пересказать”, – ответил Кларенс Браун.

Андрей Сергеев подарил Кларенсу книгу своих переводов Фроста, указав реальное место действия: “From Russia with love”. Надежда Яковлевна сразу полюбила Кларенса Брауна и полностью ему доверяла, потому и архив Осипа Мандельштама передала в Принстонский университет, где Кларенс профессорствовал.

Как-то Надежда Яковлевна попросила меня развесить выстиранное постельное белье в ванной комнате. Там оказались роскошная желтая простыня с цветочками и такая же наволочка. Белье было очень мягким на ощупь, но при этом 100 % синтетика, быстро стиралось, сохло и не мялось. Я удивилась такой невиданной красоте, а Надежда Яковлевна не без гордости сказала, что Владимир Набоков прислал этот комплект белья ей в подарок. Я пошутила – это он вам вместо ордена Почетного легиона, прочитав ваши книги. “Вроде того”, – улыбнулась она.

Обычно перед приходом к Надежде Яковлевне я звонила и спрашивала, что ей привезти. В тот раз она попросила купить кусок сыра. Тогда мы не спрашивали, какой именно сыр, чаще всего он был одного сорта, и брали, что попадалось. Но как раз “давали” в магазине голландский сыр в красной бумаге вместо восковой красной корочки, о чем мы узнали много позже. Я купила кусок побольше. Прихожу и с радостью объявляю: “Я купила голландский сыр”.

У Надежды Яковлевны гость. Она представляет его мне – голландский славист, занимается Мандельштамом. Пьем чай, иностранец пробует сыр и говорит: “Кто-то должен был сильно ненавидеть Голландию, чтобы назвать этот сыр голландским”. А когда Надежда Яковлевна закурила свои обычные папиросы “Беломор”, иностранец взял в руки пачку, повертел ее и изрек: “Назвать папиросы «Беломорканал» – всё равно что сигареты «Освенцим»”. После ухода гостя я спросила, откуда в Голландии взялся такой осведомленный славист. Надежда Яковлевна ответила: “Он вообще-то поляк, но давно живет в Голландии”.