Пособие для начинающей проститутки
Шрифт:
Шурка только с Жекой впервые почувствовала себя не бесхозным бревном, а по крайней мере существом женского пола. Конечно, не похвастаешься такой связью, но перед самой собой ей не стыдно. А что? Это другие в шестнадцать лет уже все и всех перепробовали, а Шурка в свои шестнадцать лет за книжками сидела, чтобы пятерки на экзаменах получать.
Мысли кружатся в голове хаосом снегопада. Шурка выходит на своей остановке и идет домой. По крайней мере, можно никому не открывать дверь. Не будет же Шнур срывать ее с петель?
А если придет Савва, Шурка это почувствует. Потому что он стучит в самое сердце: тук-тук. И сердце замирает и рассыпается на битые стеклянные крошки – больно. Странное чувство связывает ее с этим парнем – чувство глубокой и непроходящей боли. Больно за него, за его жизнь, за все его несчастья, и особенно за то, что дворничиха обмела его метлой. И больно за себя, за то, что она смотрит в его глаза и видит свое отражение – не как в зеркале, а как в зазеркалье: видит себя красивой, умной, доброй и глубоко порядочной девушкой. Видит не себя...
Почему совершенно незнакомый человек кажется ей родным? Нет ответа. Он ведь ни разу не сказал даже, что хочет ее, или что она ему нравится. Он тоже видит в ней что-то свое, и даже не подбирает слов, потому что этого он ни себе, ни ей не объяснит.
Такая история. Сидит Шурка на диване и раскачивается из стороны в сторону, чувствуя под собой впивающиеся голые пружины. Чем бабка на этом диване занималась? Может, он помнит еще ее знойную молодость? И жалко Шурке становится своей молодости, которую ничто не озаряет, кроме блестящей лысины Вангелиса.
И Шурка знает, что нельзя быть недовольной самим укладом, потому что она сама его выбрала, и до Вангелиса ей было хуже, чем потом с ним. Но жутко от того, что она должна надеяться на то, что, в принципе, маловероятно – на то, что Вангелис разведется с женой, разделит с ней все свое состояние и фабрики, уладит отношения с дочерью, женится на Шурке, и они будут жить счастливо... Это очень сложное счастье. Но даже такое счастье проще, чем выйти замуж за неженатого, молодого и красивого парня. Это вообще утопия. Это антиреальность. Это то невозможное, чего судьба никогда не допустит.
Шурка сидит и думает не о себе, не о той ситуации, в которую попала, не о Шнуре, а об этом парне, который возникает в ее квартире, как фантом – как тень из зазеркальной антиреальности. И ей хочется только одного – дотронуться до него, чтобы убедиться, что он на самом деле существует.
И вдруг Шурка чувствует, что щеки начинают гореть и внутри все теплеет. Мысли о Савве приобретают вполне отчетливые очертания эротических фантазий.
У Саввы эта «Ивони» не идет из головы. Послал Костика на разведку, выяснились интересные вещи, на которые раньше никто как-то
«Ивони» – марка с мировым именем. И этот Макриянис – известнейший модельер и признанный мастер в своей области. И капитал там крутится такой, какой, в принципе, нельзя было и предположить. Вся Европа носит «Ивони». На каком-то фуршете Кулик даже Макриянису руку пожимал, тогда еще не успев оценить размеры его прибыли. Он и сейчас еще не успел. А Шнур уже стрижет его жирных овечек.
Может Савва и не стал бы ввязываться (своих проблем по горло), если бы Шурка так все не описала. А теперь он видит, что не по понятиям вышло – не имел права Шнур так круто наезжать на иностранного бизнесмена, тем более – переходя боссу дорогу. Это как метнуться на встречную полосу и запарковаться быстрее всех на чужом месте. Нагло это чересчур. Так не делается. Если бы сейчас Савва сказал об этом Кулику – полетела бы умная голова Шнура с его неумных плеч.
Савва не скажет, ясно. Но со Шнуром поговорить надо – так, по-братски, чтобы тот расслабился немного и не отпугивал иностранных инвесторов, прикрываясь именем босса. Для структуры – нездорово это. Не на пользу.
Шнур вообще напряженный ходит, словно сунул два пальца в розетку и обратно – никак. На пацанов рычит и матерится без умолку.
– Эй, Шнур, притормози-ка, – Савва задевает его плечом в коридоре Куликовской компании. – Тема есть.
И глаза Шнура в сумраке коридора отдают сталью.
– Что за тема? Спешу я.
Но Савва выводит его из офиса, и Шнур покорно останавливается на крыльце.
– Ну?
Савва прищуривается.
– Послушай, друг, мы с тобой не первый год вместе рыбачим...
– Ну? – Шнур напрягается до трехсот вольт.
– Я в твоих карманах не считаю – не вопрос. Дело в другом. С иностранцами дела может вести только Кулик, и ты об этом знаешь. И если он не ведет с кем-то дел, значит – и не нужно. Это вопрос стратегии и политики нашей структуры.
– Ты о чем конкретно?
– Об «Ивони», – прямо отвечает Савва. – Сейчас ты на этого грека наехал, а завтра он на всех углах начнет трезвонить, что в нашей стране его притесняют и травят его бизнес, что закон его не защищает, и правительство его не бережет. А если бы он прочно встал здесь на ноги – он потом нас бы еще и благодарил.
– Положил я на его благодарность! – взрывается Шнур. – А если он будет пиздеть на каждом углу, я его быстро заткну. В два счета!
И Савва берет его за пуговицу пиджака.
– Коля, не кипятись. Чего ты? Он же не на углах пиздеть будет, он найдет, куда пойти. Это дело рисковое, и соваться тебе в него не нужно было. Не по понятиям это. Так не делается. Я – в стороне, ясно. Но мой тебе совет – попустись немножко, остынь. Пусть этот грек чуть оклемается...
Шнур резко отступает, вырывая пуговку из рук Саввы.