Постель и все остальное
Шрифт:
Татьяна, опустив голову, выходит на лестничную площадку. Арсений быстро захлопывает дверь. Оба поворачиваются и прижимаются к двери спинами.
Татьяна (усмешливо, жестко):
– Не поддался на провокацию. Не задал себе вопрос, почему я, такая молодая, умная и красивая, решила поплакаться именно ему. Когда люди советуются, они либо завуалированно просят денег, либо пытаются заинтересовать собой. Я о деньгах не заикалась. Я подумала, что, если он не оценил моей физической прелести, может, на моральную красоту западет. А нужна она счастливчикам его типа? Он наверняка уже ищет в компьютере фирмы, занимающиеся остеклением. Чтобы впредь ни одна тварь на его балконе от гибели не спаслась. Ничем эгоиста не проймешь. Ну и пусть.
Арсений (печально):
– Эффект попутчика! Он предполагает, что тому,
Глава 3
Тревожно-любопытные взгляды новоявленных подчиненных не способствовали мозговой деятельности. И воспоминание настигло Арсения уже дома, когда реальность безликого пока личного кабинета осталась в современном офисном здании на расстоянии десятка забитых машинами вечерних улиц. Они давно перестали казаться нарядными в свете фонарей, в обрамлении разномастных витрин и реклам, которые на самом деле так однообразны. Пропала нахальная веселая уверенность места, дескать, я – лучшее, а кто меня не оценил, тот недоумок. И лезло с каждого дурно оформленного и подсвеченного сантиметра: здесь не хуже, чем у соседей, вы же умные люди, сами понимаете.
То, что творилось с городом, раздражало. Закрывший небо высотно-стеклянно-тонированным новоделом, он представлялся не вечно молодым, не моложавым, а тщетно молодящимся. Но героизм, с которым эта жертва пластических хирургов от архитектуры и санитаров от бизнеса силилась приучить жителей к себе любому, вызывал уважение. Арсений научился не вносить досаду на бестолковый мегаполис в свою квартиру площадью сто пятьдесят квадратных метров. Если надо было порыться в памяти, он легко расслаблялся на удобном диване безо всякой йоги и смотрел нужный «фильм». Последний сеанс оставил два чувства – давешнего страха и нынешнего удивления. Ведь тогда, семь лет назад, он боялся Татьяны. Еще сглазит, какую-нибудь порчу напустит. Храбрился, но куда денешься от ужаса перед тупой энергетической машиной под названием ведьма. А когда понял, что экстравагантные бабки нервной девушки – шарлатанки, обрадовался. Драма обернулась анекдотом. Был же у него друг с великим именем Александр, который пускал слезу, услышав про неуловимого ковбоя:
– Что, так быстро скачет?
– Нет, просто он совсем никому не нужен.
И чем горше тот плакал, тем смешнее становилось остальным. Не из жестокости – школьные перемены и летние лагеря остались далеко позади. Но Александр был широкоплечим мускулистым почти двухметрового роста добрым молодцем с обаятельной улыбкой и буйной шевелюрой, которой мужчины завидовали тайно, а женщины явно. Он неплохо делал деньги. И вдруг слезы из-за шутки о невостребованности. Сентиментальный гигант всегда комичен, особенно для пигмеев.
Удивился же Арсений, осознав, что все годы после разговора с Татьяной ему доводилось болтать только о политике, отпуске за границей и футболе. Про родственные дела и отношения все молчали. Какие там семейные тайны, нормальных семей вокруг не осталось. И когда мама заводила разговор о его женитьбе и своих внуках, Арсений впадал в ступор. Впервые он потерял связь с реальностью лет в десять. Случайно врезал футбольным мячом по попе красивой, улыбчивой девушке в белой юбке. Она сразу обернулась – лицо искажено яростью до вечного обезьяньего старчества. И, невыразимо точно поняв все про нее и весь человеческий род, он стоял и испуганно бормотал: «Ах, вот оно что».
Кругом распадались браки, словно по закону природы, и глупо было думать, что твой станет исключением. Сосед сверху, некогда постигавший мир жены, напиваясь с ее ровесниками, уже третью блондинку завел. Менял, как собачонок. А предыдущих то ли на улицу выгонял, то ли отдавал в хорошие руки, то ли продавал любителям. Впрочем, лишь бы не усыплял в клиниках. И прочие родственники всех знакомых Арсения исчезали с горизонта, стоило отказаться устраивать их на работу с астрономической зарплатой или не дать взаймы. Впрочем, как и попроситься на работу или рискнуть занять.
Все чокнутые Татьяны, берегущие громадную семью, – анахронизм, конечно, – представились вдруг откровением, зачем-то именно ему ниспосланным… с пятого этажа. И так захотелось узнать, врет еще последняя хранительница родне или уже нет? Что с ней, честной, вообще сталось?
Беда в том, что переспал он не с Татьяной, а с Ириной, игравшей роль Деллы Стрит при его папе, которого грешно сравнивать с артистичным Перри Мейсоном. Да и она, судя по теперешней должности, решила, что личная преданность начальнику – занятие малодоходное. Делла тоже в роскоши не купалась и радовалась возможности поесть в ресторане за счет босса. Но любила своего адвоката. Так была девушка близка с отцом? С сыном-то ей через семь лет повезло. Может, они на один женский тип западают? Вот вам и кровь, вот вам и гены. Мигом забыл про условность семьи.
Арсений достиг предела в бесплодном умствовании. Жгучее любопытство обозначило точку за грудиной, в которой все внешнее, даже его не касающееся переплавлялось в собственное. Он не был ни плохим, ни хорошим, но таким, каким орал на Татьяну и выставлял ее на улицу, каким завлекал Ирину в баре и собирался уволить ее в офисе, каким понимал папу и немного жалел маму на случай, если тот ей изменял. Он был готов действовать, как велят эмоции, а не как должно, то есть ожил. Принял душ, сварил кофе, выпил его в плетеном кресле на остекленной вскоре после ухода Татьяны лоджии и поехал к родителям.
Глава 4
Арсений был единственным ребенком, как его папа и мама в своих семьях. Бабушки и дедушки давно умерли. У матери где-то жили тетка и двоюродный брат, но они лет двадцать не общались, так что, может, уже и не жили. С год назад он повадился навещать своих с удручающей маму регулярностью. Она не выдержала и сказала:
– Я скучаю по набегам без графика. Помнишь, как ты скрывал, что поистратился и элементарно голоден? Чем сильнее хотел есть, тем дольше разговаривал с отцом и не шел за стол. А однажды ночью из аэропорта поехал не к себе, а к нам – соскучился. Я тогда чуть не умерла от счастья. А сейчас чувствую себя строчкой в твоем ежедневнике.
Сын понял и стал варьировать дни посещений, но от их частоты – раз в две недели – не отказался. Это случилось из-за его недалекой одноклассницы. Он с родителями был в театре. У папы за несколько дней между покупкой билетов и спектаклем изменились рабочие планы. И он смог позволить себе только действие до антракта. Предполагалось, что мама останется до конца и сын отвезет ее домой. Но театралка с полувековым стажем заскучала от модной пьесы и собралась уехать с мужем. Благо до дома и пешком было минут двадцать. Арсений же решил остаться. И отправился провожать маму с папой к машине. В холле они и столкнулись с дурно воспитанной женщиной, которая не видела его родителей лет пять, не больше. На обратном пути она схватила Арсения за рукав и сочувственно выпалила: «Как постарели Евгений Владиславович и Алла Петровна!» Чувствовалось, что она на самом деле удивлена и расстроена. Ему трудно далась последующая легкая болтовня про общих знакомых. Он ненавидел бывшую соученицу за бестактность, хотя и подозревал, что таковой мнится любая непосредственно высказанная правда. Нет, ну, если бы она не встречала родителей с выпускного бала. Или каким-то чудом оказалась у них дома ранним утром и наблюдала маму без прически и макияжа, а папу – до бритья и наложения на лицо льняных салфеток, промоченных то горячим, то холодным отваром тонизирующих трав. Ладно, если бы они были обычными пенсионерами, которыми из средств ухода за собой по карману только дешевые зубная паста, шампунь и мыло. Которые питаются черт знает чем. Но у родителей были средства. Они покупали все, что замедляет внешнее старение. И не ленились этим всем пользоваться. Оба были стройны, легки на подъем, со вкусом и дорого одеты. Арсений вообще считал, что за последние десять лет они стали по-настоящему холеными и в шестьдесят с лишним выглядели гораздо лучше самих себя в пятьдесят с хвостиком. Получается, это казалось, чудилось, мерещилось только ему?