Посторонним В.
Шрифт:
Пришлось знакомить гостей, вынимать дополнительные рюмки.
Не могу понять, кстати, откуда у мужчин такая нетерпимость к геям. Это что-то из социалистического прошлого, мне кажется, в память о неполиткорректных статьях УК.
Я вот люблю любовь всякую (I love love, need need, want want, kiss kiss), всего живого ко всему живому, она меня завораживает (all you need is love – траляляляля), это красиво, и даже если некрасиво, то красиво все равно.
Узко и тесно в каменноугольной шахте, в привычном тоннеле гетеросексуализма, все локти и пальцы нахер, да и свет в конце виден не всегда, точно знаю, это над твоим личным лбом горит твоя личная
А с разнородными гостями все оказалось еще хуже. За давностью лет я забыла, что Киса не выносит не только гомосексуалистов. По странной прихоти судьбы он ненавидит еще и врачей.
Смешно, правда? Это все равно, как если бы правоверный араб женился на еврейке, а она оказалась бы еще и недевственницей.
Чернов же после десятилетия работы в психбольнице, в том числе и в экспертной комиссии, просто заходится в корчах от вида/упоминания/вкуса/запаха/цвета работников милиции, все понятно. Одно время в нашем кругу очень популярна была история: один предполагаемый псих имел фамилию Чудненко. И все вопросы от милиции к Чернову как к специалисту были сформулированы так: «Могло ли Чудненко?.. Имело ли возможность Чудненко?..»
Я вспомнила позднее, в старшей школе аппендицит у Кисы превратился в перитонит, так бывает, обычно пациенты (из тех, кто выжил) остаются очень недовольными, но это, конечно же, не давало ему права высказываться в духе: хаха, всегда был уверен, что все врачи – гнойные пидоры!
В общем, уже через полчаса Киса увязывался шарфиком, криво улыбаясь и подергивая лицом, подозреваю, что подполковника милиции давно уже не называли тупорылой ментовской задницей, картавым ишаком и не сообщали о том, что он «отсосал навсегда»; Снежана Константиновна порывалась уйти с ним, но он мягко отсоединил ее от своего рукава: «Я думаю, тебе лучше остаться СО СВОИМИ ДРУЗЬЯМИ» – я с горящими от стыда щеками вышла за дверь и извинилась. Мне правда было очень-очень неудобно.
Вернувшись на кухню, я обнаружила Снежану Константиновну с раскрытым ртом. Рот она открыла не для демонстрации профессионализма своего стоматолога и не для исполнения романса «Нет, не любил он…», а вовсе даже для выкрикивания бессвязных ругательств в адреса мой, черновский, петечкин и вообще.
Прооравшись – ну минут двадцать—тридцать, не больше, – Снежана Константиновна шикарно покинула мой дом («Спасибо, блядь, спасибо! Прекрасно, блядь, прекрасно!»).
С дороги уже она несколько раз звонила с проклятиями, а также обещаниями вывернуть меня носом внутрь, уж не знаю, что конкретно имелось в виду.
01.00
А с Черновым и Петей мы очень душевно поболтали, вообще-то они искупаться зашли, у них воды горячей нету, а у нас – колонка. Плюс умница Чернов притащил мне пробники с «Флексона-зе», потому что у ребенка Павла скоро начнется сезонная аллергия.
Зашла речь о предполагаемом летнем отдыхе, с нашей невообразимой погодой правильнее было бы сказать: о предполагаемом лете, Чернов рассказал анекдот, очень смешной: «Ты куда-нибудь вылетаешь на майские? – Если только в трубу…»
Они-то собирались опять лететь во Флориду, что ли, кататься на серфе, «ловить волну», заниматься дайвингом, но Чернов буквально застонал, что нетути денеххх, и все такое, придется тупо валить в Турцию, а Турция со своими нищими турками надоела, а я сказала, что вот нам в Болгарии понравилось,
Я задумалась: а ХОЧУ ли вообще куда-нибудь поехать. И поняла, что нет, не хочу. Даже поняла почему: всегда, выезжая куда-нибудь в отпуск (на воды, в Форж, лечить печень господина Атоса), я чувствую огромную моральную ответственность перед Отдыхом, считаю себя обязанной каждый гребаный момент быть не просто довольной жизнью – а бесконечно, безумно, безупречно счастливой.
Буквально: все стало вокруг голубым и зеленым.
А если не все, и не стало, и не вокруг, и не голубым и не зеленым, то я себя ругательски ругаю, упрекаю в неблагодарности, отвратительном характере, начинаю докапываться: «И чем это мы недовольны?» и вот еще: «права ли я», в конечном итоге понимаю, что не права.
В Довлатовских «Наших» брюссельский дядюшка жалуется на бедность советским родственникам: «Мои дома нуждаются в ремонте… Автомобильный парк не обновлялся четыре года…» Люблю этот отрывок очень. Потому что я сама – то брюссельский дядюшка, то советский родственник.
01. 30
Хотя вроде бы прекрасно знаю, могу и Вам рассказать, доктор, что счастье это такая штука, не имеющая отношения ни к Гавайям, ни к Канарам, настоящее Человеческое Во Весь Рост Счастье – оно в пропахшей газом маршрутке, на моих круглых коленках, на ледяных качелях, в укушенном пальце, в идиотском смехе, в черных джинсах, в грязи под ногами, в музыке через наушники, очень громкой, в чулках со стрелкой или без, опять в идиотском смехе, в кружке с кофе, в оранжевой куртке, растрепанных светлых волосах.
На экранчике мобильного телефона, на мониторе ноутбука в зеленоватом прямоугольнике «регистрация в сети Интернет», на холодной улице и по щиколотку в раскаленном песке.
Помню черно-белый старинный фильм с молодым Тихоновым, «Доживем до понедельника», так там проникновенно говорится: «счастье – это когда тебя понимают», – не знаю, можно понять кого-то локально, на момент, на секунду, и все, я вот и себя-то.
А на Набережной летом – Счастье, красивые девочки с нарисованными глазами, продуманно наряженные, такие оживленные, разные еще мальчики, но я на мальчиков не интересуюсь; и вот устраиваюсь я такая – счастливая, одна! одна! одна! – с бутылкой пива за излюбленный столик, глазею на народы: мгновенные знакомства, летучие улыбки, море кокетства, атмосфера предпраздника, все впереди, все еще будет, причем хорошо, лллюбллллю это все. Цветочница предлагает розы из громадной цилиндрической вазы, нет, спасибо, но какая приятная девушка, пусть она продаст все до одной и будет счастлива тоже.
Мужичонка трясет перед носом сушеной рыбой, дяденька, ну не надо, идите, пожалуйста, никогда в жизни не ела сушеную рыбу, и если начну – явно не с вами, но ничего, ничего, все у вас получится.
Бутылочку вам отдать? Ага, сейчас, вооооот. Пожалуйста.
Достаю из объемистой собственной сумки вторую. Хорошшшо, хорошшшо!
И глупости все это: пивной живот или там что. Нету у меня никакого живота, в том числе и пивного, «умеренность во всем», как говорил персонаж «Трех товарищей», умерший, правда, от запоя. Залесски? Покойный Залесски. Да.