Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги!
Шрифт:
А коли какой государь забудет сию истину… Что ж, мне жаль этого безумца, ибо в скором времени он будет кормить не свою армию, а армию захватчиков или «союзников», как делают это сейчас польские шляхтичи. Правда, Август Саксонский – король, но ведет он себя явно не по-королевски, как и его наемники, по недоразумению называемые солдатами…
Прошло две недели с момента прибытия гонца с радостным известием. Княжество Валахия, во главе с великим спафарием Фомой Кантакузеном, объявленным гласом народным, вошло
Драгуны Меншикова, занятые переправкой продовольствия к театру военных действий на дунайском побережье, временно выбыли из рядов кавалерии. Сейчас важно запастись терпением и ждать вестей с Крыма и Кубани, а также дождаться корпуса князя Долгорукого из Польши, вместе с обещанными десятью тысячами кавалерии Августа. Да и рекруты обоих княжеств, сражающиеся за свободу от гнета султана, становятся пусть не могучей силой, но и не пустым местом точно, особенно когда подтянуть подкрепления в этот район в короткое время проблематично. Это не Россия.
Гарац – большой приятный город на берегу Дуная, густонаселенный, но плохо защищенный от нападения. Он может стать превосходной ловушкой для любой армии, захотевшей расквартироваться в нем в ожидании наступающего противника. Поэтому русская армия расположилась в сорока верстах ниже по течению, в краях, мало задетых весенним нашествием саранчи и идеально подходящих для удачной переправы всего войска в течение трех-четырех дней, на случай резкого изменения планов кампании войны. Полевая крепость вокруг лагеря растет как на дрожжах, артиллерия, экономя снаряды и порох, сделала пробную пристрелку по секторам. Результат сочли удовлетворительным и прекратили тратить боеприпасы: их и так немного.
– Левой! Левой! Раз! Раз… – далеко разносились над импровизированным плацем, утоптанным за последние четыре дня тысячами армейских сапог, голоса сержантов.
Генералы и полковники, разбив полевые шатры, каждую свободную минуту посвящают обработке получаемых от лазутчиков данных. Со дня на день в поле зрения дальних дозоров должна появиться разношерстная армия визиря Балтаджи. Но известие не такое шокирующее: мы к нему готовы. Меня больше волнует другое: в православных землях Османской империи несколько недель подряд вспыхивают очаговые восстания против мусульманского ига. Повстанцы подчистую вырезают слабые турецкие гарнизоны в черногорских поселениях, пробиваются на соединение с малыми отрядами собратьев.
Кампания турок начинается не самым приятным образом. Воевать на три фронта для любой империи – верх расточительства, а при условии, что у султана и так дела идут не лучшим образом… Великому визирю стоит крепко задуматься о последствиях возможного поражения – отставка будет меньшим из зол.
– К вам, ваше величество, его высокопреосвященство патриарх Иерусалимский…
Поздно ночью в шатер, освещенный
Кивнув, я убираю со стола листы с тактическими схемами, достаю початую бутылку вина. На столе появляются стеклянные венецианские бокалы – роскошь! Рубиновая влага переливается в них. Закончив с вином, ставлю бокалы на край стола, задумчиво водя пальцем по ободку одного из них.
Через минуту полотняная дверь откинулась в сторону, и под покровом ночи в шатер вошел облаченный в темный плащ мужчина преклонных лет. С улыбкой на устах приподнимаюсь с места, слегка кланяюсь, соблюдая правила приличия: не абы кто передо мной – патриарх Иерусалимский. Насколько он похож на свой портрет, не мне судить – темно, знаете ли, – но сходство какое-то присутствует точно.
– Я очень рад, ваше величество, что вы смогли меня принять, – с какой-то опаской тихо сказал патриарх, между делом протягивая руку для поцелуя. Алые рубины, зелень изумрудов, солнечный блеск топазов перстней, нанизанных на пальцы патриарха, засверкали в свете факелов и медных лампад ярче радуги в хмурый ненастный день.
Я, не замечая намека, протягиваю руку навстречу, слегка сжимаю пальцы патриарха и… все, на большее пускай не рассчитывает. Не хватало русскому царю руки не пойми кому целовать!
– Я рад лицезреть патриарха Иерусалимского Хрисанфа, но для чего вы здесь, ваше высокопреосвященство? Зачем в такую темень идти сквозь недружелюбные земли, когда армии находятся опасно близко друг от друга?
– Я отписывал вам, ваше величество, что обстоятельства требуют сего шага, – попытался оправдаться патриарх.
– Да-да, несомненно, дело запутанное, странное. Поэтому я согласился на его обсуждение в такую тревожную пору. Иначе вы были бы вынуждены прибыть ко мне так, как и подобает православному иерарху.
Мои нахмуренные брови угловато изгибаются, каждый волосок неприветливо говорит патриарху: «Что ты, владыко, как смерд, под покровом ночи шатаешься, веру православную позоришь?» Намекая на то, что хотя Иерусалим во власти османов, однако недовольства этим обстоятельством Хрисанф не испытывает.
– Так в чем же дело, ваше высокопреосвященство? Объясните мне, а то из вашего письма я понял только, что вы желаете скорее увидеться со мной. Сакральный же смысл ваших витиеватых фраз от царского разума ускользнул.
– Увидеться с вами, ваше величество, я желал, не помышляя о том, чтобы как-то навредить, наоборот…
– Присаживайтесь, ваше высокопреосвященство, нам предстоит долгий разговор, – указываю патриарху на одно из походных кресел, сделанное из толстых ивовых ветвей искусным ивановским мастером Антоном Некрытых.
– Спасибо. – Тяжело дыша, Хрисанф облегченно выдохнул, расслабленно замирая в кресле, привыкая к его необычной форме. – Я прибыл к вашему величеству с секретным поручением от султана.