Посвисти для нас
Шрифт:
Он присел на кучу битого кирпича и задумался над своими потерями.
Хирамэ. Его вечно моргающий друг. Представив, что его больше нет в живых, Одзу вдруг не смог сдержать слез, хлынувших из глаз.
Он был неплохим парнем. С неба звезд не хватал, ничего выдающегося, но он был один из самых близких друзей Одзу. «Нет! Он был моим единственным другом», — думал Одзу, вытирая слезы ладонью.
Одзу не находил себе места, пока не возобновились занятия в колледже.
Многие приятели Одзу, такие же репатриированные, лишились крова —
Работы было навалом. Бывшие солдаты объединились в студенческий кооператив. Они закупали на фабриках в Амагасаки и Осаке сомнительного качества мыло, чайники и тостеры и продавали на улице. Все это удивительно хорошо раскупалось. Время было такое — любой товар находил своего покупателя.
Одзу присоединился к друзьям и, закинув рюкзак за плечи, поставлял эти товары на черный рынок. Они паковали сделанное из рыбьего жира мыло в оберточную бумагу, на которой было написано: «Made in USA». По ошибке его принимали за настоящее американское, маркированное Made in U.S.A., и охотно раскупали.
Одзу стал заметной фигурой на черном рынке, приобрел привычку выпивать с друзьями. За обосновавшимися на улицах толкучками пристроились распивочные, отгороженные от народа камышовыми ширмами. Там бывшие солдаты, еще не сбросившие военную форму, накладывали на тарелки жареное китовое мясо и запивали его из стаканов дешевым сакэ.
Вечера Одзу проводил с приятелями в таких распивочных, наблюдая за снующими взад-вперед людьми и потягивая вонючее сакэ. И вспоминал Хирамэ и Айко. Время от времени на толкучки и в распивочные наведывались военные полицейские в белых металлических касках. Они охотились за проститутками.
Как-то в марте, покончив с хлопотами, Одзу, как обычно, заглянул с приятелями в один из таких «баров» за камышовой ширмой пропустить стаканчик. Вдруг они услышали громкие голоса и звук шагов.
— А что делать, раз есть нечего?!
Раздался топот ног, смешавшийся с возгласами мужчин и женскими криками. В бар вбежали две женщины.
— Облава? — спросил пожилой хозяин. — Американцы? Или наши?
— Наши фараоны, — отвечала одна из женщин. — Нашли у нас рис с черного рынка.
Время от времени полиция совершала рейды на толкучках. Одзу и другим студентам можно было не беспокоиться — они не имели дела с рисом и крупой. Полиция проводила облавы и задерживала тех, кто поставлял на черный рынок рис из крестьянских хозяйств, используя для этого рюкзаки или фуросики.
Женщины закрыли лица косынками и устроились на корточках в уголке, повернувшись спиной к посетителям. Одзу с приятелями встали так, чтобы женщин не было видно, и поглощали жареные пророщенные бобы.
Двое полицейских еще какое-то время топтались по распивычным и, поняв, что в этот раз никого не найдут, удалились.
— Все. Можете выходить.
— Спасибо вам, хозяин.
Не снимая косынок, женщины отряхнули колени, они были в брюках и дали
И тут взгляды Одзу и одной из женщин встретились.
— Ой! — воскликнула она и остановилась. — Одзу-сан!
Это была старшая сестра Хирамэ…
— Я в таком виде! — Она стянула с головы косынку. Ей было неудобно, что на ней мужские брюки. Впрочем, Одзу тоже был в оставшихся с войны поношенной гимнастерке и солдатских брюках. — Я думала, мы больше не увидимся.
— Я ходил к вам домой. Но там весь район выгорел. Как ваша мама?
— Все в порядке. Живет со мной.
Приятель Одзу и женщина, что пришла вместе с сестрой Хирамэ, стояли у входа в «бар» и слушали их разговор.
— Это школьный товарищ моего брата. Тоси-сан! Может, ты пойдешь пока? — сказала сестра Хирамэ.
Когда они остались вдвоем, сестра Хирамэ сказала:
— У нас не очень чисто… но может, вы к нам заглянете? У меня есть одна вещь, принадлежавшая брату. Хочу вам передать.
По эстакаде прогрохотала электричка. Под ней вдоль бетонной стены струился грязный ручеек. Привалившийся к стене бродяга с отсутствующим видом взирал на прохожих.
— Брат, будь он жив, наверное, отругал бы меня… Но когда у тебя мать на руках и помочь некому, тут уж не до нарядов.
Сестра Хирамэ никак не могла избавиться от чувства неудобства за свой наряд и за то, что ей приходится заниматься мелкой спекуляцией. Одзу вспомнил, как она выглядела в тот вечер, когда Хирамэ провожали в армию, как подливала гостям сакэ.
— Я слышал, что он умер на фронте, заболел… Что у него было? — спросил Одзу.
— Воспаление легких. Мы получили письмо от его сослуживца… По его словам, брат умер через два дня после того, как его положили в госпиталь.
— Значит… воспаление легких?
Одзу представил себе Хирамэ с его хилым сложением. Зеленых, неоперившихся первогодков, которых гоняют по холоду под открытым небом, в то время как «старики» греются в бараках у печек.
— В Корее зима, наверное, холодная.
Одзу непроизвольно вздохнул. Зимы в Дайрене стояли суровые, в Корее, видимо, тоже. Это была не просто низкая температура, холод причинял настоящую физическую боль.
— Он старался держаться изо всех сил.
У Одзу не находилось других слов утешения для сестры Хирамэ. По пути она прижимала уголок косынки ко рту, чтобы не разрыдаться.
Они пересекли выгоревший пустырь и направились к тускло освещенному бараку. Его соорудили на месте сгоревшего гаража, от которого остались одни стены, и покрыли оцинкованным железом.
— Мама! — позвала сестра Хирамэ, когда они подошли к бараку. — Мама!
В окно выглянула женщина. Одзу узнал в ней мать Хирамэ, только волосы у нее стали белыми как снег.
— Я вас помню, Одзу-сан! Ведь это вы, Одзу-сан? Лицо женщины скривилось, из глаз брызнули слезы.
Сестра Хирамэ провела Одзу внутрь.