Потерянные души Уиллоубрука
Шрифт:
Но теперь Сейдж знала правду. Мать выбросила Розмари, как мусор. Может, поэтому и стала больше пить. Может, именно чувство вины убило ее.
Сейдж стиснула зубы, не желая снова заплакать на глазах у Алана и доставить ему такое удовольствие.
— Ты должен был сказать мне правду, — процедила она.
— Не я решил скрывать ее от тебя, так что ко мне не цепляйся. Твоя мать не хотела, чтобы ты растрепала по всему городу. Врачи сказали, что Розмари не станет лучше, а ты знаешь, как смотрят на семью, где есть даун. Твоя мать не смела бы на людях показаться,
— Поэтому она внушила всем, что Розмари умерла. И мне тоже.
— Ты нас благодарить должна! Мы хотели уберечь тебя от переживаний.
— Уберечь? Сказать мне, что моя сестра умерла, — это, по-вашему, уберечь от переживаний?
— Ох, кончай этот спектакль «ах я бедненькая». Ты знаешь, чего можно было ждать от твоей сестрицы. Врачи сказали, что у нее шизуха, помимо всего прочего. Сколько бы вы с матерью ни желали ей выздоровления, она была безнадежна. Лучшее, что мы могли для нее сделать, это поместить в интернат. Ей становилось все хуже, мы уже не справлялись. А в Уиллоубруке знают, какой уход нужен дебилам вроде нее.
В Сейдж вскипала ненависть, прожигая грудь и сжимая горло, голова была как в огне, в висках стучало. Как смеет он делать вид, что ему не все равно! Как смеет думать, что ему известно, в чем нуждается ее сестра!
— Если в Уиллоубруке понимают, какой уход нужен Розмари, почему она пропала?
— Да мне-то, блин, почем знать?
От всех этих мыслей и вопросов в голове у Сейдж поднялся ураган. Последние шесть лет она ощущала постоянное незримое присутствие Розмари в каждом уголке квартиры. Сестрина любимая Барби с короткими рыжими волосами и в вязаной крючком кофточке. Запах лавандового лосьона, которым она так любила протирать кожу. Бутылочки с лекарствами, пылящиеся на ее туалетном столике. Как переварить известие, что сестра жива, что она все это время была заперта в Уиллоубруке?
И кто еще знал правду?
— Ты сказал нашему отцу, что отослал Розмари? — спросила Сейдж.
Алан посмотрел на нее так, словно у нее было три головы.
— А ты думаешь, его это колышет?
— Мы как-никак его дочери.
— Да неужто? — скривился отчим. — А с виду и не скажешь. — Он вытащил сигарету из пачки, лежавшей на журнальном столике, прикурил и глубоко затянулся, затем принялся рубить воздух рукой с зажатой в пальцах сигаретой: — Это твой отец дает тебе крышу над головой? Это он платит за твою одежду и еду?
Сейдж опустила глаза; отвращение бушевало в ней, как огненная буря. Они уже сто раз цапались по этому поводу, и тут ей никогда не одержать верх. Ее отец — негодяй и всегда будет таковым. Даже если бы он все эти годы присылал деньги, мать с Аланом никогда бы в этом не признались. И эти лишние деньги, скорее всего, были единственной причиной, по которой Алан еще не отделался от самой Сейдж.
— Вы когда-нибудь навещали ее? — спросила она. — Вы с мамой ездили к ней в Уиллоубрук?
Алан взял пиво с журнального столика, сделал большой глоток, затем кивнул:
— Один раз.
— Один? — Сейдж изумленно уставилась
— Твоей матери оказалось не по силам видеть дочь такой. А твоя сестра даже не поняла, что мы приезжали, типа в коме была или вроде того. Сидела, вытаращив глаза, и просто смотрела, не соображая, что происходит.
— О господи. И маме не хотелось навестить ее? Убедиться, что она в порядке? Розмари, наверное, была в ужасе и ничего не понимала!
Побагровев от злости, Алан грохнул пивной бутылкой по столику.
— А теперь слушай сюда! Твоя мать сделала все, что могла. Она ни в чем не виновата, так что не надо на нее всех собак вешать.
Сейдж уставилась на него, не зная, то ли она сейчас закричит, то ли ее стошнит. Ее сестра жива, но шесть лет просидела в психушке. А мать ездила к ней только раз. Один-единственный раз. Розмари, должно быть, была просто раздавлена и до смерти испугана, не понимая, что она такого натворила, чем заслужила такое ужасное обращение. Наверное, удивлялась, где Сейдж, почему любимая сестричка не приезжает к ней, не спасает ее, даже не пришлет ни письма, ни открытки. Сейдж была вне себя от ярости.
— Я бы ее навестила, — выговорила она. — Если бы ты не скрывал правду.
Отчим пожал плечами.
— Не знаю, что тебе сказать. Говорю же, не от меня зависело.
— Ты мог бы мне рассказать, когда мама умерла.
— Зачем? Что изменилось бы?
— Я могла бы поехать к сестре! Могла бы сказать ей, что люблю ее. Могла бы попытаться помочь ей выздороветь.
Алан закатил глаза.
— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Если бы все было так просто! Каждое посещение, мать его, требовалось планировать на месяц вперед, и по большей части кончалось тем, что его под каким-нибудь предлогом отменяли. Вечно ссылались на «благо пациента».
— Так вы все-таки пытались навестить ее снова?
— Несколько раз, ага. Но говорю же, твоей матери это оказалось не по силам.
— А как насчет комнаты Розмари? Помнишь, она вставала и бродила по ночам. Вы подобрали ей удобную и безопасную палату?
Он покачал головой.
— В палату нас не пустили. Розмари вывели к нам в коридор. Там все провоняло дерьмом.
Глаза Сейдж налились слезами. Бедная Розмари.
— Ты поедешь в Уиллоубрук выяснить, что с ней?
— Нет. Мы ничего не можем сделать. Да она и не вспомнит меня. Врачи сказали, что позвонят, как только найдут ее.
— Но мы могли бы помочь с поисками, — возразила Сейдж. — Могли бы тоже поискать ее.
— Я не могу. У меня работа.
— Возьми больничный.
— Говорю же, не могу, — отозвался Алан. — К тому же доктор по телефону сказал, что пусть лучше этим занимаются профессионалы.
Она видела, что в отчиме опять нарастает злоба: раздутые ноздри, напряженная челюсть. Плевать.
— Ну ясен перец, — хмыкнула она. — А то ты, не дай бог, не сможешь дуться в карты в обеденный перерыв и зашибать с дружками. Не дай бог, придется заботиться еще о ком-то, кроме самого себя.