Потерянные в Великом походе

Ван Майкл С.

– Я поставил себя в дурацкое положение. Надеюсь, я не смутил тебя своими словами.

Юн встала и подошла к оружейнику. Она двигалась проворно, словно рана вдруг перестала ее беспокоить.

– Не говори глупости, – углом рта улабнулась она, после чего вернулась к своему месту и свернулась на земле калачиком. Через несколько минут девушка уже мерно посапывала.

Пин все глядел на нее. Изо рта девушки побежала струйка слюны. Оружейник понял, что больше не в силах тут находиться. Быстрым шагом он направился к спящему Шаоху. У знаменосца наверняка осталась еще бутылка самогона. Пин легонько пнул бойца ногой. Шаоху резко сел и схватил знамя, выставив его перед собой как пику.

– В чем дело? Тревога?

На нас напали?

– Нет, – мотнул головой Пин. – Мне просто выпить надо. Я знаю, у тебя есть.

Шаоху зевнул, зарылся в спальник и откуда-то из его глубин вытащил бутылку.

– Держи, – сказал он. – Попадешься – не настучи на меня.

12

Из-за того, что теперь весь корпус укрывался в лесу, Пину никак не удавалось отыскать укромное местечко где-нибудь под деревом или в кустах, и потому в итоге он отправился в конюшню, представлявшую собой обычный загон на поляне, обнесенный проволочным забором. Там паслись не только лошади, но и мулы с коровами, которые потягивали из ведер колодезную воду.

– Глупость какая, – сказал оружейник одному из ослов, потрепав его по шее. – Кругом война. Тут бы в живых остаться, а я о чем переживаю? О девке какой-то. Причем ладно бы красавица была, так ведь еще и уродина! – Пин рассмеялся. – А у тебя, дружище, баба есть? Какая она из себя? Ничё так? Бедра широкие? Нарожает тебе кучу ослят… – Длинноухий повернулся и двинулся в дальний угол загона. – Эй! Куда пошел? Я с тобой, между прочим, разговариваю! – Пин подхватил осла под уздцы, рывком разворачивая голову животного к себе. Осел взбрыкнул, швырнув задними копытами грязь в лицо оружейнику. – Ладно, ладно, – примирительно произнес Пин, кашляя и отплевываясь. – Я все понял. Тебе я тоже не нравлюсь.

Он уже достаточно опьянел, чтобы попытаться заснуть, и побрел обратно в сторону расположения взвода. Вокруг него громогласно храпело четыре тысячи человек – весь Третий корпус. Солнце прошло полпути до зенита, и значит, по прикидкам Пина, было около десяти утра. Когда он добрался до своего взвода, единственным человеком, который еще не спал, был Ло, который грыз батат. Пин почувствовал, что приятель чем-то взволнован.

– А я-то думаю, где тебя носит, – протянул Ло. – Тебе Юн о самолете рассказала? Нам удалось взять в плен пилота. Он нам не только сдал гоминьдановские позиции, но еще и согласился перейти на нашу сторону. Ты только подумай! Теперь у нас есть свой летчик!

– Летчик есть, а самолета нет, – расхохотался Пин, да так громко, что несколько солдат заворочались. Оружейника качало из стороны в сторону.

– Да ты пьян, – без тени укора сказал Ло. – Всё вылакал или что-нибудь осталось?

Пин помотал головой:

– Ни капли.

– Жаль.

Пина качнуло, и если б Ло его не подхватил, оружейник непременно бы упал. Ло отвел Пина к его месту у костра и помог сесть. Затем он достал свое ружье, изготовленное Пином, и принялся его чистить.

– Так и не попросил у тебя прощения. Я насчет нее… – Ло быстро кивнул на спящую Юн и снова перевел взгляд на ружье. На приятеля он не смотрел. – Ты же и сам прекрасно знаешь, я еще та сволочь и бабник.

– Что есть, то есть. – Веселое настроение Пина улетучилось без следа. Зачем Ло ему напомнил о причине тоски, снедающей оружейника? На Пина накатила злоба.

– На этот раз все иначе. – продолжил Ло. – Сам не знаю, что в ней такого.

– Это любовь, – ощерился Пин.

Ло фыркнул.

– Опять ты, братец, со своими выдумками. Воображаешь невесть что, – он устроился на земле, прикрыв глаза широким листом. – Хотя на этот раз, быть может, ты не так и далек от истины.

Пин встал и, раскачиваясь на ступнях вперед-назад, уставился на Ло. Ружье, ствол которого теперь сверкал, словно только что из кузни, лежало на камне

рядом с другом. Пину вспомнилось, как он делал это ружье, как возился с ним первые несколько недель своего пребывания в Тецзиншани. Он пустил в дело легкий стальной спусковой крючок, снятый с гоминьдановского пистолета, и тщательно отполировал внутреннюю часть ствола, чтобы пулю никогда не заклинивало. Между прочим, он потратил на изготовление ружья Ло больше времени, чем на свое собственное. И все ради чего? Чтобы Ло увел девушку, в которую он, Пин, влюбился, а потом еще и насмехался над ним? Он, Пин, воображает невесть что? Да Ло спасибо Пину должен сказать за его воображение! И не только! Да коммунисты их, может, вообще бы не приняли к себе, если бы не Пин и его таланты! Да где был бы Ло без него?! Пин задумался: а где был бы он без Ло? Воображение тут же услужливо нарисовало картину. Юн обедает с ним, а не с Ло. Пин будто вживую увидел, как она марширует рядом с ним по этим оранжево-желтым долинам, поросшим полевыми цветами, которые он рвет для нее, собирая в букеты. Он увидел, как врачует ее раны и как она улыбается ему, причем как мужу, а не другу. А этого Ло, его бы и вовсе не было. Вместо него тут был бы матрац, достаточно широкий для двоих, а на нем – он, Пин, а рядом с ним в обнимку – худенькая Юн.

Когда дыхание Ло сделалось ровным, Пин протянул руку и схватил его ружье. Сунув руку в карман, он вытащил оттуда кусок свинца, оставшийся от слитка после того, как оружейник в последний раз лил пули. Тот все еще оставался достаточно мягким, как ком гладкой блестящей податливой глины. Пин собирался пустить его в дело позже, в том случае, если кампания затянется дольше, чем ожидалось. Теперь же он вертел его в ладонях, размышляя о том, в сколь смертоносное оружие может превратиться этот вроде бы безобидный кусок металла. Может. Вот оно – самое главное слово. Сколько пуль из тех, что отлил Пин, нашли свою цель? Одна из десяти? Одна из двадцати? Одна из ста? Сколько времени он убил на изготовление того, что тратилось впустую? Пули попадали в деревья, в землю… Кто их теперь найдет, кто о них вспомнит? Внезапно на Пина накатило острое ощущение сродства с этим куском свинца, и оно было столь сильным, что аж заныло под ложечкой. Нет, этот кусочек свинца не пропадет впустую, как его предшественники.

Придав свинцу цилиндрическую форму, Пин вставил его в ствол ружья Ло, а потом с помощью шомпола загнал его как можно глубже. Сдув свинцовую крошку с дула, Пин аккуратно положил винтовку рядом с Ло. Затем он вразвалочку вернулся на свое место.

Свернувшись калачиком в спальном мешке, он набрал полный рот самогона, сглотнул и закрыл глаза. Пина мутило, и он заснул, гадая, не стоит ли ему пойти в кусты поблевать.

13

С наступлением сумерек начался обстрел – снаряды со свистом били по реке, взметая фонтаны воды. Затем они начали рваться уже поближе к холмам, и в унисон царящему грохоту зазвучали рожки, свидетельствовавшие о том, что гоминьдановцы пошли в наступление. Когда Пин продрал глаза, большинство солдат в его подразделении уже проснулись и бежали к своим позициям у стены.

– Подъем! Подъем! – орал лейтенант Дао. – Не посрамим себя! – Командир посмотрел на Пина, мотнул головой в сторону рубежа обороны, после чего вскочил на Секиру и помчался вперед.

У Пина разламывалась от боли голова. Он схватил ружье и потянулся за джутовым мешочком, набитым пулями. Выбежав из леса и домчавшись до низины, он увидел, как Ло широкими шагами ходит вдоль стены, опираясь на свою винтовку, как на трость. Внезапно Пин вспомнил, что он сделал прежде, чем лечь спать. Оружейник набычился и припустил что есть сил. Его легкие горели, а ноги болели. Пин домчался до стены как раз в тот момент, когда Ло и Юн залегли за мешками и просунули свои ружья в бойницы.