Потерянный альбом
Шрифт:
— Но теперь я не знаю, куда его вести, куда взять, что делать…; уже много лет, семь лет мы поднимались по Пуллман, потом сворачивали на Астер, потом возвращались через Стеко, и все было хорошо, он все делал как надо, каждый раз — на одном из своих семи-восьми мест; но теперь он нездоров, серьезно, с ним что-то не то; ничего не происходит; я его выгуливаю, все жду и жду, гуляю дольше — во вторник мы обошли маршрут два раза; но впустую, а потом среди ночи он гадит в столовой, у двери, хотя один раз — в углу прихожей; но спрингеры же чистые, очень чистые животные, особенно Джереми, он всегда был очень чистый, а потом ему вообще не понравилось, когда мы сменили маршрут, когда гуляли по другим кварталам, когда пытались сделать хоть что-то…; и мне не хочется выставлять его во двор на всю ночь, я просто не могу, он будет плакать, я знаю, он будет плакать, а я не выдержу, он всю ночь будет плакать…
— Значит, нужно выдавать минимум треть акра, не меньше: я за, я целиком за, это усилит те черты района, которые у нас были всегда и которые мы хотим здесь сохранить; новая постройка должна отвечать характеристикам округи, во внутреннем кольце без того хватает
— В теории мысль хорошая; с этим я могу согласиться; в районе есть дети, молодежь, им всегда нужно чем-то заняться: отвлечься после школы, сходить в какое-нибудь безопасное место — естественно; физические занятия всегда предпочтительней часов за телевизором, а игровой комплекс, как писали в газете, будет размером в пятьдесят шесть акров, то есть совсем немаленький; в самом недавнем предложении, которое мне попадалось в «Репабликан и Хроникл», говорилось, что в комплекс войдут поле для бейсбола, игровой городок и другие вещи, чтобы лазать, подтягиваться и висеть; еще будет несколько баскетбольных кортов и, если мне не изменяет память, несколько футбольных полей, а также просто лужайка для разных игр; судя по всему, это замечательный, всесторонний план, хорошо прописанный и продуманный; вообще-то заявку, как я понимаю, подала та же архитектурная фирма, которая строила «Айрондеквойт-Молл», а он, конечно, очень красивый; больше того, в той же газетной статье писали, что у проекта все еще широкая поддержка — это показал опрос общественного мнения; оно и понятно: место находится в центре — прямо на углу Риджвей и бульвара Маунт-Рид, — и вдобавок к тому, чтобы подарить участок безвозмездно, компания также предложила оплатить смету и взять на себя расходы по ежедневному надзору за строительством; а как иначе — с этим в «Озарке» всегда был полный порядок; но это им делать ни в коем случае нельзя; как минимум мне это точно совсем не по душе; нет, это делать совершенно нельзя…
— Потому что они в этом хороши: всегда надежны, всегда ответственны, обо всем заботятся и работают на благо своих; Матушка «Озарк» — так здесь говорят местные, так же к ним отношусь и я; у меня есть опекунша, защитница, та, кто обо мне печется; если просыпаюсь по ночам, всегда могу уснуть со спокойной душой; это меня согревает; я не из тех, кому приходится закупаться «Соминексом»; у меня есть гарантии; так я и говорю своей подруге Джули; говорю Где еще такое найдешь — потому что если есть проблема, какая угодно, я знаю, что компания разберется; уж на это можно положиться, это опора; Джули стоило бы прислушаться…
— Но у них играл музыкальный аппарат и казалось, что там хорошо сидят, если ты меня понимаешь, там были люди, получали удовольствие, если въезжаешь, вот я и решил заскочить; в смысле, по вечерам вторника «Стейт-Стрит Бар» обычно нормальный, там до десяти двойные дайкири за полцены, поэтому обычно ко времени, когда я туда добираюсь, местное население настроено уже довольно дружелюбно; и вот я заехал и взял «Молсен» у Билли Веларди, подменявшего за стойкой Рона, и пробился через дым к музыке, и вот тут реально удивился тому, что они поставили такой ящик, который играет диски; чтоб меня, думаю, вы только посмотрите: и впрямь прогресс; типа, теперь в машине целые альбомы, и все названия набраны на карточках, и сами диски, типа, сделаны из яркого– преяркого серебра, и прямо сияют; ну, я отслюнявил пару четвертаков на Хендрикса и даже погладил бок аппарата, когда отходил; и потом вернулся к стойке и стоя ждал, пока доиграет песня, но после нее завелся не мой Purple Haze, так что я просто присел у конца стойки; и тут увидел, что рядом сидит Курт Уайт, весь янтарный из-за люстры над головой, и смотрит в зеркало за стойкой, но мало что видит, если ты меня понимаешь; в смысле, я Курта знаю и знаю, что он не дурак выпить — совсем не дурак; и вот он мне рассказывает, что у него все хорошо, все очень-очень хорошо, но вот у его сестры Джинни беда с ребенком — тоже подсел на «Мальборо», а она не очень-то рада; так что теперь ей самой пришлось бросать, чтобы подать пример, и это оказалось труднее, чем она думала; так что я сказал, что заеду домой к Джинни подержать ее за руку, пока она бросает, — конечно, в обмен на все сигареты, которые ей больше не нужны; и Курт такой улыбается, говорит — Ага; потом отворачивается и отпивает из высокого стакана; но тут, знаешь, я сижу и вижу, как Курт начинает тереть глаза, в смысле, реально размазывает ладонями, облокотившись на стойку; ну, сперва я отворачиваюсь, потом говорю Эй, мужик, ты в норме?..; но Курт только, мол, Ага, и машет перед собой рукой; но тогда опять начинает — тереть, тереть глаза, — и я говорю Эй, Курт — Отвянь, отрезает он, а потом говорит Накурили тут просто до фига; А! говорю и жду; но, когда Курт оборачивается ко мне и улыбается, я вижу, что глаза у него прямо-таки слезятся и ярко– ярко красные, прямо переливаются, страшные на вид; ну и я, мол, Эй, мужик, ты чего…; но Курт отворачивается и не отвечает; и я тогда говорю Эй, Курт, ты чего; и тогда, пока он все еще молчит, говорю: Слушай: у меня при себе капли для глаз, если надо, у меня есть «Мурин»; но тогда он оборачивается, смотрит на меня в упор и говорит Слушай, мужик, все окей…; и вот мы переглядываемся, и тогда он мне, мол, Ну правда — это просто раздражение, окей?; Я натирал машину воском, когда вернулся домой, вот и все…; и потом несильно бьет в плечо и говорит Окей?..; и я киваю и жду, и тогда Курт улыбается; и тогда говорит: Что пьешь?..
— Ну и я говорю Что, как бы, Что ты имеешь в виду?; а потом говорю Нет, дело не в этом, не в этом, вообще не в этом…
— Тогда скажем так: зачем нам кусать кормящую руку — вот что меня интересует; у нас есть жизнь, причем хорошая, вот и все: прощай; прощай…
—
— Если бы не дымили трубы, в этом городе сидела бы куча голодных сукиных детей; это чертовски хороший городок; я хочу сказать, здесь надежная экономика, потому что эти трубы приносят немалые деньги; здесь получка во вторник, среду и четверг, потому что невозможно привезти такую прорву денег в город за один день…
— И слушай: ведь это же хорошо, то есть чертовски хорошо, когда в этой жизни хоть раз для разнообразия на твоей стороне есть трехсоткилограммовая горилла…
— И помни: не думаю, что у них там что-то опаснее того, чем мы и так дышим; в наши дни что ни делай, все вредно для здоровья; как ни посмотри, «Озарк» — замечательный работодатель; там требуют надевать защитный костюм; у них очень строгая техника безопасности; слушай — в городе должна быть промышленность, а значит, приходится с чем-то мириться…
— Ой, глупости: это благодаря им здесь так красиво; они совершенно экологичные; у них в глубине Озарк-парка есть футбольное поле, куда пускают всех; там устраивают пикники некоторые наши отряды скаутов; потому что мы знаем: случись что — и они об этом позаботятся: естественно, об этом позаботятся, уберут и отчистят, как всегда; я по-прежнему хожу в магазин, езжу на машине и поливаю газон, как и всегда; не вижу ничего плохого…
— Мне уже семьдесят восемь лет, и я живу в доме 808 по Рэнд сорок шесть лет; здесь у меня выросли пятеро детей, три дочери и два сына, и теперь на подходе уже девятый по счету внук; у нас все замечательно, и мне очень нравится «Озарк» и очень-очень нравится Рэнд-стрит…
— Ну, значит, я традиционалист: как бы, Сперва Докажите; я живу здесь всю жизнь, в детстве — на Платт, потом мы переехали на Эмерсон, и я хочу тебе сказать, что ничего страшного не случалось ни до, ни после; я живу здесь и живу отлично; за восемь лет — ни единого пропущенного дня на работе; так что если что-то и происходит, то с кем-то другим, не со мной; ну знаешь, во времена неопределенности иногда полезно просто не забывать о своих традициях; так что да: Сперва Докажите…
— Да, я каждое утро вхожу с улыбкой — это правда; мне радостно там находиться, радостно, что у меня это есть; только представь, что там происходит каждый день, — сколько продуктов, сколько услуг разлетается по всей стране и за ее пределы, сколько людей получает чуточку того, что им хочется от жизни, — и сам факт, что это может продолжаться, каждый день, в таких масштабах и назло неизбежным проблемам, поломкам и всему такому, — ну, как же тут не гордиться; уже одна эффективность предприятия, то, что вся эта тонкая работа выполняется по очень разумным конкурентным ценам, — уже одна эффективность не может не впечатлять; и мы повредим этой эффективности, вообще ничего в итоге не сделаем — ничего, ничегошеньки, — если будем сидеть и выяснять, что там безопасно, а что нет…
— Потому что в любом деле есть риск; даже на улицу выйти — уже риск; но с ним надо смиряться; в этой области риск сам собой разумеется; за него тебе и платят — за него я и получаю чек каждую неделю; а за что еще, по-твоему, мне платят…
— Да, а какая еще причина, к чему еще это может идти?; его немногословность, его уважительность — уже одно это для меня почти что достаточная причина, чтобы продолжать; ведь он сразу же сказал, что не сделает ничего, чего не хочу я; и он сопротивлялся на каждом шагу, он был готов не продолжать; и это — уважение, это — доверие, и я ему доверяю, я ему доверяю всецело, а доверие, да, должно вознаграждаться; потому что в этой мощной груди, под зябью ребер, лежит доверие, и тепло лагуны его шеи честно и прекрасно, и теплая упругость связок его шеи чудесна и тверда; он был спокойным, теплым и заботливым, когда впервые прижался ко мне, не торопясь, обожая это, одно уже это — наши объятья, пока моя рука скользила по его спине вниз и снова вверх, потом снова вниз и на более мягкую твердость ниже; и он колебался, он ласкал, плавая поверх меня, наши поцелуи были любящими и укрепляющими, языковыми и сладкими, пока мои руки блестели вверх-вниз по его твердым зыбящим бокам; и он был таким теплосияющим и нежным, что я прижала его к себе ногами, обхватив каждой каждую его, и почувствовала его твердого и горячего у меня на животе; и тогда дала ему понять, дала понять, прижала к себе, и он мягко поднялся, и медленно, словно не зная, поднялся на колени, пока верхние части его ног не оказались у меня над головой; тогда я взяла его, и он слегка привстал на коленях, его твердый живот изогнулся у меня над головой, и я охватила его сзади, и поднесла к себе, дрожжевой запах, соленый вкус, я прильнула к его жару; и игралась с ним; отстранялась и возвращалась, отстранялась и возвращалась, язык терся снизу, потом вокруг, потом прижал во рту к щеке, где неожиданно почувствовалось его тепло, потом придавил к нёбу — для вспышки жара; и было хорошо, было сладко, его тело двигалось надо мною, как лес, благодарное, но не давящее; и здесь мы вместе, мы взаимность, мы дополняемы, я получаю от него уверенность, он не требует ничего вне доверия, и поэтому я его отпускаю, отпускаю, и опускаю ниже и все ниже, беру за ребра и опускаю, и тогда вижу его лицо, и хочу, чтобы он видел мое, и даю ему знать, даю ему знать, хоть у нас ничего нет, никакой защиты, и теперь мы знаем; и я поднимаюсь ему навстречу, выгибаюсь, чтобы принять в себя, и теперь он там, и он опускается, обнимая меня, и он на мне, и он со мной, и он — да — он во мне…
— Потому что так должно быть; у меня есть клиенты, покупатели, и они этого ожидают; так устроен мир; я должен быть с ними вежлив; должен быть любезным; могу чем-нибудь угостить — этого они ожидают; я должен быть благодарен, что им что-то нравится в моих коричных булочках или яблочных пирогах; если хотят нарезанный хлеб с кунжутом — тогда я рад положить батон в аппарат для нарезки и подождать, пока перестанет жужжать, а потом завернуть ломтики в вощеный пакет; и я обязан улыбаться вместе с ними, когда они смотрят на витрину и улыбаются при виде моего клубничного слоеного торта и когда мычат в предвкушении; так живется жизнь, и я рад всему этому — всему, и другим чувствам здесь места нет; не могу даже выдумать причин для других чувств…