Потерянный шпион
Шрифт:
Перелом в его душе произошел три недели назад, когда в лечебницу привезли семилетнего ребенка, укушенного гадюкой. В это время года гадюки, как и все гюрзовые змеи, просыпаются от спячки, необычайно голодны, активны, агрессивны и особенно ядовиты. Ребенка привезли поздно вечером, с момента укуса прошло более двух часов, и вряд ли Браун, вызванный из дому дежурным подлекарем, смог бы ему помочь. В лечебнице на этот момент практически отсутствовали лекарства и перевязочный материал. Ребенок умирал долго и мучительно – последние часы своей жизни он бессвязно бредил, моча приобрела темно-бурый оттенок и практически не отделялась, из каждой царапины на его теле безостановочно сочилась кровь. Наблюдать за тем, как умирает ребенок, вообще очень тяжело, но чувства Брауна были значительно глубже. Он не просто наблюдал за его гибелью, он был высококлассным, прекрасно
С этого дня в душе Брауна сломалась какая-то маленькая пружинка, и он уже не просто не мог работать, в сущности – он уже не мог жить дальше по-прежнему. Впрочем, повторимся и отметим, что внешне это практически никак не проявлялось. С раннего детства он был воспитан сдерживать свои чувства, никак не выплескивая их наружу, – это было скорее даже уже наследственное, родовое качество.
Браун продолжал смотреть на главную улицу этого провинциального городка, когда к подъезду его больницы подъехали и остановились две подводы, груженные сеном. С первой подводы соскочил бойкий, среднего роста молодой человек и направился прямо к дверям. В руках у него были какие-то бумаги, и это удивило главного лекаря – по всему это были поставщики, доставившие товар, но больница никогда не заказывала сено, потому что в нем не нуждалась. Вероятнее всего, это было какое-то недоразумение, одно из тех тысяч досадных и нелепых недоразумений, которыми полна наша жизнь и которые вроде бы и не причиняют нам никакого вреда, однако же крадут у нас уйму времени; времени, которого отпущено нам в жизни так мало, да и ко всему еще никто не знает – сколько именно. Браун недовольно поднялся из своего кресла и спустился на первый этаж по широкой старомодной лестнице, традиционно располагавшейся в центре лечебницы.
– Вы, что ли, главный лекарь? – нагловатым тоном, глядя на него безо всякого почтения, спросил молодой человек. – Подпишите акт приемки!
– Акт приемки чего? – вежливо и с оттенком иронии, с той ее долей, которая требуется воспитанному человеку, чтобы показать собеседнику, что он-то как раз человек невоспитанный, спросил Браун.
– Известно чего, – все так же нагло, не меняя тона, ответил молодой человек, – лекарственных трав на текущий год!
Браун не поверил своим ушам. Он вышел на улицу, подошел к подводам и даже зачем-то отщипнул пучок сена и поднес его к своему носу. Сено было несвежим, прелым, прошлогодним, с характерным удушливо-сладковатым запахом. Собственно, в апреле месяце другого сена в природе и существовать-то не могло. Он недоуменно посмотрел на возницу. Тот неприязненно наблюдал за всеми манипуляциями Брауна, затем достал из вороха несвежих и помятых бумажек одну и протянул ее главному лекарю.
– Вы, должно быть, человек грамотный, так читайте.
«…Полном соответствии с мудрыми указаниями Крон-Регента об укреплении национального здоровья по плану, утвержденному Департаментом Здоровья, приказываю доставить годовой запас лекарственных трав из хранилища торгового дома „Эскулап“…»
В конце бумаги стояла замысловатая, с большим количеством завитушек, подпись начальника районного отдела Департамента гезундмайора Шайзенштайна.
– Простите, но здесь говорится о лекарственных травах, а вы привезли сено… – неуверенно пробормотал Браун.
– Так какое ж это сено, когда в накладной ясно сказано – лекарственные травы! – раздраженно ответил молодой человек. – Вот вам полный их перечень.
– «…Наперстянка пурпурная, ромашка аптечная, ландыш, корень солодки…» – пробежал глазами по списку Браун. – Но этого же ничего здесь фактически нет!
– Послушайте вы, шибко умный лекарь, – уже с оттенком угрозы в голосе заговорил молодой человек, – прекратите морочить мне мозги! Этот список утвержден и принят вашим непосредственным начальником, господином гезундмайором, так что от вас требуется только подписать его, всего и делов, а вы у меня отнимаете кучу времени! Подписывайте и показывайте, куда разгрузить товар!
– Я не буду подписывать этот список, – неожиданно для самого себя твердым и спокойным голосом
– Наш торговый дом называется «Эскулап» и занимается поставками лекарств и материалов для лечебниц, – спокойно, теперь уже со своим, новым оттенком иронии заговорил молодой человек, – а главным учредителем этого дома является сам господин Шайзенштайн, так что если вы хотите сохранить свою должность и продолжить работу в районном центре…
– Убирайтесь вон! – четко и громко произнес Браун и, развернувшись, пошел обратно в лечебницу.
– Вы долго будете жалеть об этом, – ядовито бросил ему вслед поставщик лекарственных трав.
Браун сел в кресло и попытался как-то успокоиться. Его трясло от бессильной ярости, это была мощнейшая, разрушительная энергия, которая, если не дать ей выхода, разрывает человека на куски. Некоторые люди, не умеющие в совершенстве владеть собой, в подобной ситуации могут бить посуду, крушить мебель или наброситься на какого-нибудь непричастного к делу человека с кулаками. С точки зрения окружающих их поведение абсолютно безумно, однако не каждому дано удержать в себе энергию бессильной ненависти. Браун понимал как врач, что те малокультурные люди, которые позволяют этой энергии выплескиваться наружу, ведут, в сущности, более здоровый образ жизни. Их разрушительная энергия выплескивается на окружающих, не причиняя их собственному здоровью существенного вреда. Такой роскоши Браун позволить себе не мог в силу своего воспитания, хотя порой он очень завидовал этим простым людям.
Он надел свой парадный сюртук и застегнул его на все пуговицы, посмотрел на себя в зеркало. Он не оставит этого просто так. Он сейчас же пойдет к гезундмайору, и если тот не примет мер и не обеспечит его лечебницу всем необходимым, что же, он имперский служащий и имеет право обратиться непосредственно в Департамент Здоровья. В конце концов он поедет в Рутенбург, дойдет хоть до самого господина гезундпрезидента, но добьется справедливости. Он вышел из кабинета и закрыл за собою дверь. В приемной, перед своим кабинетом, он увидел посетителя, подошедшего, по-видимому, минут пять назад и терпеливо его ждущего. Это был молодой человек лет тридцати двух – тридцати пяти, с чуть вьющимися каштановыми волосами и серо-голубыми глазами. Смотрел он на главного лекаря мягко и проницательно, при этом чуть улыбаясь, так что по краям его рта образовывались маленькие ямочки.
– Вы ко мне? – спросил его Браун, вероятно чуть резче, чем следовало.
– К вам, герр главный лекарь, – ответил незнакомец, – но если вы заняты, то я могу подождать.
– Будьте так любезны, зайдите через час, – ответил Браун. – Я и впрямь сейчас очень занят.
Явившись в здание городской управы, Браун подошел к кабинету начальника Городской Службы Здоровья и постучался. Ему не ответили, и он открыл дверь кабинета.
Хозяин кабинета недовольно поморщился.
«Все-таки насколько же тяжело в этой глухой провинции работать с такими вот штатскими подчиненными», – подумал Шайзенштайн. Это было абсолютной правдой. У штатских людей, он это знал абсолютно точно, ибо весь его жизненный опыт был тому подтверждением, вообще отсутствовала какая-либо культура. В частности – культура штабная. Вот и сейчас этот идиот, который наверняка в глубине души кичится своим университетским образованием, этот главный лекарь (как его, Грау, кажется), ничуть не смущаясь, взял и ворвался к нему без доклада! И это в то время, когда он, Шайзенштайн, был занят важными размышлениями о сохранении здоровья доверенного ему населения.
Гезундмайор родился на глухом хуторе около границы с Верхнеземельем, что на всю жизнь обеспечило его характерным южным говором и неутолимой жаждой материального приумножения. Закончив срочную службу в инфантерии, куда он, как и все молодые люди, был призван на три года, он понял, что армия – это неисчерпаемый источник материального, по крайней мере, для того, кто умеет этим источником пользоваться. Он подал прошение и был зачислен как отличный пехотинец в интендантскую академию. Потом были двадцать лет тревожной и опасной службы – тревожной проверками и опасной ревизиями. Уйдя в отставку в относительно молодом возрасте, он был направлен в Академию Государственного Правления на переподготовку для того, чтобы и дальше приносить пользу Империи. К сожалению, отсутствие родственных связей не позволило ему осесть в столице, и по окончании этой, второй в его жизни академии он был направлен сюда. Эта мысль его очень огорчала.