Потоп
Шрифт:
— Чтоб их громы небесные, всех этих еретиков! — крикнул мечник. — На честь посягают, грабят, воруют, в плену держат!.. Пусть все погибнет! Честному человеку не жить в такие времена!
Он начал быстро ходить по комнате и, сжав кулаки, наконец произнес:
— Я предпочитаю виленского воеводу, я предпочитаю даже Кмицица этим надушенным негодяям, без чести и совести.
А так как Оленька ничего не отвечала и плакала все сильней, то мечник смягчился и сказал:
— Не плачь! Кмициц пришел мне в голову только потому, что он-то, наверное, нас освободил бы
— Он говорит, что князь отдал приказ стеречь нас как пленников, опасаясь, что ты соберешь «партию» и соединишься с конфедератами.
Мечник подбоченился:
— Ага! Боится, шельма! И он прав! Я так и сделаю, как Бог свят!
— Получив приказ по службе, Кетлинг обязан его исполнить под угрозой потери чести.
— Хорошо. Обойдемся без помощи еретиков.
Оленька вытерла глаза:
— Ты полагаешь, что можно?
— Я полагаю, что должно, а если должно, то и можно, хотя бы нам пришлось на веревках спускаться из этих окон.
— Простите мне мои слезы… Ну, давайте придумывать.
Слезы на ее глазах высохли, брови сдвинулись, и прежняя решительность и энергия отразились в лице… Оказалось все же, что мечник туговат на выдумки и что воображение панны гораздо изобретательнее. Но все же дело не клеилось и у нее, потому что было очевидно, что их тщательно стерегут. Поэтому они отложили всякую попытку к бегству до тех пор, пока в Тауроги не придут первые известия о Богуславе. На это они возлагали все свои надежды, ожидая, что Господь покарает изменника и бесчестного человека. Его могут убить, он может тяжко заболеть, может быть разбит Сапегой, а тогда в Таурогах поднимется переполох, и их не будут уже так стеречь.
— Я знаю пана Сапегу! — говорил мечник, утешая себя и Оленьку. — Он хоть и медлителен, да аккуратен и воин на диво! Его верность престолу и отчизне может всем служить примером. Он все заложил, все распродал и собрал такую силу, в сравнении с которой силы Богуслава — ничто! Сапега — почтенный сенатор, а князь — молокосос, тот — правоверный католик, этот — еретик, тот — само благоразумие, а этот — ветер! На чьей же стороне будет победа? И Божье благословение? Свет дневной победит тьму! Иначе не было бы справедливости на этом свете!.. А пока будем ждать известий и молиться за славу и успех оружия Сапеги.
Они стали ждать, но прошел долгий и мучительный месяц, пока, наконец, явился первый вестник, и то посланный не в Тауроги, а к Стенбоку, в королевскую Пруссию.
Кетлинг, который со времени последнего разговора с Оленькой не смел встречаться с нею, сейчас же прислал ей записку такого содержания:
«Князь Богуслав разбил Христофора Сапегу у Бранска; уничтожил несколько полков конницы и пехоты. Теперь он идет на Тыкоцин, где стоит Гороткевич».
Это
Надежда на поражение Богуслава угасла; мечник напрасно утешал ее тем, что молодой князь еще не столкнулся со старым Сапегой, и напрасно ручался, что одно уж гетманское достоинство, дарованное недавно Сапеге королем, обеспечивает за ним победу над Богуславом. Она не верила и не смела верить!
— Кто его победит, кто против него устоит? — спрашивала она постоянно.
Дальнейшие известия, по-видимому, подтверждали ее опасения. Несколько дней спустя Кетлинг снова прислал листок с известием о поражении Гороткевича и о взятии Тыкоцина.
«Все Полесье, — писал он, — уже в руках князя, который, не ожидая нападения Сапеги, сам поспешно идет на него».
«И пан Сапега будет разбит!» — подумала девушка.
Между тем, точно ласточка, предвестница весны, прилетела весть из другой части Речи Посполитой. Она прилетела поздно на эти приморские окраины, но зато блистала всеми радужными красками чудесной легенды первых веков христианства, когда по земле еще ходили святые, давая свидетельства правды и справедливости.
— Ченстохов! Ченстохов! — повторяли все уста. Все сердца грела эта весть, как весеннее солнце греет цветы. — Ченстохов защитился!
Видели ее, Царицу Польши, осенявшую стены обители своей небесной ризой. Смертоносные гранаты падали к ее святым стопам, ласкаясь, как домашние собаки; у шведов отсыхали руки, мушкеты прирастали к лицам, и, наконец, они отступили со стыдом и страхом.
Даже чужие люди, услышав эту весть, падали друг к другу в объятия и плакали от радости. Другие жалели о том, что эта весть пришла так поздно.
— А мы-то здесь плакали, страдали и мучились так долго, не зная, что нам надо было радоваться…
Затем загремели громы по всей Речи Посполитой, от Черного моря до Балтики, и дрогнули оба моря. Верный и благочестивый народ, точно буря, подымался на защиту своей Царицы.
Все сердца исполнились бодрости, взоры загорелись новым огнем; то, что казалось раньше страшным и непреодолимым, теперь таяло у всех на глазах.
— Кто его победит, — говорил мечник девушке, — кто устоит перед ним — Пресвятая Дева!!
Оба они целые дни молились и благодарили Бога за то, что он сжалился над Речью Посполитой, и вместе с тем перестали сомневаться в собственном спасении.
О Богуславе долгое время не было никаких известий; он точно в воду канул вместе со своим войском. Оставшиеся в Таурогах офицеры стали беспокоиться и тревожиться за свою участь. Они предпочли бы известие о поражении этому глухому молчанию. Но никакие известия не могли дойти до них: именно тогда-то страшный Бабинич шел с татарами впереди князя, перехватывая всех гонцов.
XX
Но вот однажды в Тауроги привезли под конвоем панну Анну Божобогатую-Красенскую.