Потоп

Сенкевич Генрик

Весть эта летела, как на крыльях, гудела, как граната, над Речью Посполитой. Летела по деревням, и мужик повторял ее мужику; летела по полям, и повторяли ее колосья; летела по лесам, и сосна повторяла ее сосне, орлы клекотали о ней в воздухе — и все живое хваталось за оружие.

В окрестностях Таурог мигом забыли о недавнем поражении мечниковского отряда. Страшный прежде Сакович стал карликом даже в собственных глазах; «партии» снова стали нападать на шведские отряды; Биллевичи, опомнившись от недавнего разгрома, снова перешли Дубису во главе своих крепостных и остатков ляуданской шляхты.

Сакович сам не знал, что делать, куда обратиться, откуда ждать спасения. Он давно уже не имел известий от князя Богуслава и тщетно ломал себе голову, где он и в каких войсках его искать. И минутами его охватывала смертельная тревога: не попал ли князь в плен?

Он с ужасом вспоминал, как князь говорил

ему, что обоз он отправит в Варшаву, и если его назначат комендантом гарнизона в столице, то он там останется, так как оттуда ему легче всего будет наблюдать за всем, что происходит в стране.

Многие утверждали наверное, что князь попал в руки Яна Казимира.

— Если бы князя не было в Варшаве, — говорили они, — то почему же наш всемилостивейший государь исключил его одного из-под действия амнистии, которая распространяется на всех поляков, служивших в шведском гарнизоне? Он, несомненно, в руках короля, а раз князь Януш был заочно приговорен к плахе, то та же участь ждет и Богуслава.

После долгих размышлений Сакович пришел к тому же убеждению и боролся с отчаянием; во-первых, он любил князя, а во-вторых, знал, что в случае смерти его могущественного покровителя ему, который был правой рукой изменника, труднее будет унести свою голову из Речи Посполитой, чем дикому зверю, окруженному охотниками.

Ему казалось, что остается только одно: не обращать внимания на сопротивление Ануси и бежать в Пруссию, искать службы и хлеба.

«Но что будет, — спрашивал он не раз себя, — если и курфюрст испугается гнева Речи Посполитой и выдаст всех беглецов?»

Выхода не было, спастись можно было разве лишь за морем, в Швеции.

К счастью, после нескольких дней тревог и мучений от князя Богуслава примчался гонец с длинным собственноручным его письмом:

«Варшава отнята у шведов, — писал князь. — Обоз и вещи мои пропали. Идти на попятный уже поздно, все там восстановлены против меня, и я изъят из амнистии. Людей моих у самых ворот столицы потрепал Бабинич. Кетлинг в плену. Король шведский, курфюрст и я, вместе со Стенбоком, со всеми силами идем к столице, где вскоре произойдет генеральное сражение. Карл клянется и божится, что выиграет его, хотя та умелость, с которою Казимир ведет войну, смущает его немало. Кто мог ожидать, что в бывшем иезуите сидит такой великий стратег? Но я угадал это еще под Берестечком, ибо там все вершили он и Вишневецкий. Мы надеемся также, что ополченцы, которых у Казимира несколько десятков тысяч, расползутся по домам, или, когда жар их поостынет, они не будут так яростно драться. Дал бы Бог какой-нибудь бунт среди этого сброда, тогда Карл может нанести им значительное поражение. Все же каковы будут его последствия, неизвестно, ибо генералы шепчут друг другу на ухо, что восстание — это гидра, у которой вырастают все новые головы. Говорят: «Сначала надо опять отнять Варшаву». Когда я услышал это из уст Карла, я спросил: «Что же потом?» Он ничего не ответил. Силы наши тают, а их растут. Новую войну начинать не с чем. Нет прежнего воодушевления, и никто из наших с такой легкостью, как прежде, не пристанет к шведам. Дядя курфюрст молчит, как всегда, но я прекрасно вижу, что, если мы проиграем сражение, он завтра же начнет бить шведов, чтобы снискать милость Яна Казимира. Тяжело кланяться, да ничего не поделаешь. Дай бог самому выйти целым и не потерять всего состояния! В Боге надежда, но трудно избавиться от тревог: надо предвидеть все худшее. А потому все, что можно будет из моего состояния продать или заложить, — ты это сделай, хотя бы для этого тебе пришлось войти в тайные сношения с конфедератами. Сам же вместе с обозом поезжай в Биржи — оттуда ближе в Курляндию. Я советовал бы тебе ехать в Пруссию, но там скоро все будет в огне: сейчас же после взятия Варшавы Бабиничу поручили идти через Пруссию на Литву, поднимать там восстание, а по дороге резать и жечь. А ты знаешь, что он это умеет! Мы хотели его поймать у Буга и послали против него значительный отряд, но ни один человек из него не вернулся. Уж ты лучше не меряйся с Бабиничем, а поезжай-ка в Биржи.

Лихорадка меня оставила совершенно — здесь везде сухая и высокая местность, не то что на Жмуди. Господу Богу тебя поручаю и т. д.».

Поскольку пан староста обрадовался, что князь жив и здоров, постольку сообщаемые им новости его опечалили. Ведь если князь предвидел, что успех решительного сражения не сможет улучшить положение шведов, то чего же можно было ожидать в будущем? Быть может, князю удастся спастись под крылышком хитрого курфюрста, а ему, Саковичу, под крылышком князя. Но что же делать пока? Идти в Пруссию?

Сакович не нуждался в княжеских советах — не становиться поперек дороги Бабиничу. У него для этого было

слишком мало сил, да он и не хотел. Оставались Биржи, но и туда было слишком поздно. На дороге в Биржи стояла «партия» Биллевичей и много других «партий» — шляхетских и крестьянских. При одном известии о том, что он идет, они соединятся и рассеют его отряд, как ветер развевает сухие листья. А если даже они не соединятся, если это удастся предупредить смелым и быстрым движением, то по дороге в каждой деревне, на каждом болоте, в каждом поле, в каждом лесу придется иметь столкновения. Какие же силы нужны были для того, чтобы до Бирж дошло хотя бы тридцать человек? Оставаться в Таурогах? И это плохо — тем временем может прийти страшный Бабинич во главе огромного татарского чамбула. Все «партии» сбегутся к нему, и он зальет Тауроги, как наводнение, и придумает такую месть, о какой люди еще и не слыхивали.

Первый раз в жизни самонадеянный староста почувствовал, что он не может найти никакого выхода, не может придумать никакого способа избавиться от опасности.

На следующий день он созвал на совет Бюцова, Брауна и несколько других офицеров.

Было решено оставаться в Таурогах и ждать известий из-под Варшавы.

Но Браун после этого совета отправился на другой совет — к Анусе Божобогатой.

Совещались они долго, наконец Браун вышел с взволнованным лицом, а Ануся, как буря, влетела в комнату Оленьки.

— Оленька, теперь время! — крикнула она еще с порога. — Мы должны бежать.

— Когда? — спросила девушка, немного побледнев, но вставая с места в знак того, что готова хоть сейчас.

— Завтра, завтра! Начальство будет передано Брауну, Сакович будет спать в городе: пан Дешук пригласит его ужинать. С паном Дешуком мы уже давно сговорились, и он подмешает ему чего-нибудь в вино. Браун говорит, что пойдет с нами сам и возьмет пятьдесят солдат. Ах, Оленька, Оленька! Как я счастлива, как я счастлива!

Ануся бросилась на шею Оленьке и стала целовать ее с такой радостью, что та с удивлением спросила:

— Что с тобой, Ануся? Ведь ты давно могла уговорить на это Брауна?

— Могла уговорить? Могла! Ах, ведь я тебе еще ничего не сказала. Боже, боже! Ты ничего не знаешь? Пан Бабинич сюда идет, Сакович умирает от страха, как и все они. Пан Бабинич идет, жжет, режет! Один разъезд он разбил наголову, самого Стенбока разнес и идет сюда, точно спешит ко мне. К кому же он может сюда спешить? Ну скажи, разве я не дура?

Тут слезы блеснули в глазах Ануси.

Оленька сложила руки, точно для молитвы, и подняла глаза к небу:

— К кому бы ни спешил, да ведет его Господь, да благословит и сохранит!

XXIII

Перед паном Кмицицем, который хотел пробраться из Варшавы в Пруссию и на Литву, была нелегкая задача. Не дальше как в Сероцке стояли большие силы шведов. Карл-Густав нарочно оставил их там, чтобы они могли мешать осаде Варшавы, но так как Варшава была уже взята, то у армии этой была теперь одна цель: не пропускать тех войск, которые Ян Казимир захотел бы отправить в Пруссию или на Литву. Во главе ее стоял генерал Дуглас, один из самых опытных шведских генералов, а с ним два польских изменника: Радзейовский и Радзивилл. У них было две тысячи отборной пехоты и столько же конницы и артиллерии. Услышав об экспедиции Кмицица, они, так как им самим нужно было подвигаться к Литве и спасать Тыкошш, снова осажденный мазурами, широко расставили сети на пана Андрея над Бугом в треугольнике, основанием которого была линия между Злоторией и Остроленкой, а вершиной Сероцк.

Кмицицу нужно было пройти через этот треугольник, так как он торопился, а этот путь был кратчайший. Он скоро сообразил, что попал в сеть, но так как привык к такому способу ведения войны, то нисколько не смутился. Он рассчитывал на то, что эта сеть слишком растянута и что петли в ней настолько велики, что он, в случае нужды, сможет через них проскользнуть. Даже больше: хотя на него охотились со всех сторон, но он не только вывертывался и ускользал, но даже охотился сам. Прежде всего он перешел Буг за Сероцком, вдоль берега реки дошел до Вышкова, в Бранчике разбил наголову разъезд из трехсот человек, так что, как писал князь, из них не уцелел ни один. Сам Дуглас настиг его в Длугоседле, но он, разбив конницу, прорвался через нее и, вместо того чтобы бежать как можно скорее, шел на глазах у шведов до самого Нарева, через который перебрался вплавь. Дуглас остался на берегу, ожидая паромов, но, прежде чем их привели, Кмициц глухою ночью опять переплыл реку, вернулся на прежний берег и, напав на передовую стражу шведов, произвел панику во всей дивизии Дугласа.