Потоп
Шрифт:
Шляхтич был глуповат. Не ему знать, куда хочет идти пан гетман; он знает только, что пан гетман со своей литовско-татарской дивизией стоит в двух днях пути и что с ним ляуданский полк. Пан Чарнецкий взял этот полк на время к себе, но давно уже отослал, и теперь они отправляются туда, куда поведет их гетман.
— Говорят, — закончил шляхтич, — что мы пойдем в Пруссию, и солдаты очень рады. Впрочем, наше дело драться и слушаться.
Кмициц выслушал его и, не задумываясь, повернул чамбул и поспешно направился к гетману. После двух дней пути, уже поздней ночью, он обнимал Володыевского, который, расцеловав его, сейчас же воскликнул:
— Граф Вальдек и князь Богуслав в Простках — окапываются, чтобы стать
— Сегодня? — спросил Кмициц.
— Завтра на рассвете, значит, через два или три часа. И они снова упали друг другу в объятия.
— Что-то мне подсказывает, что Господь отдаст его в наши руки! — воскликнул взволнованно Кмициц.
— И я так думаю!
— Я дал обет до самой смерти поститься в тот день, когда его встречу!
— А помолиться все же не мешает! — ответил пан Михал. — Зависть меня мучить не будет, если он в твои руки достанется! Твоя обида больше!
— Михал, не видывал я кавалера добрее тебя!
— Дай же, Ендрек, поглядеть на тебя! Почернел ты от ветра вконец. Но зато и отличился! Вся дивизия с гордостью смотрела на твою работу. Одни трупы и развалины! Ты солдат Божьей милостью! Самому пану Заглобе, будь он здесь, трудно было бы выдумать о себе что-нибудь лучшее.
— Боже мой! А где же пан Заглоба?
— С паном Сапегой остался. Он совсем распух от слез и отчаяния после смерти Роха Ковальского…
— Как?! Пан Ковальский погиб?!
Володыевский стиснул зубы:
— Знаешь, кто его убил?
— Почем мне знать? Говори!
— Князь Богуслав!
Кмициц отшатнулся, точно его ножом ударили, — он тяжело дышал, наконец заскрежетал зубами и, бросившись на скамью, молча подпер руками голову.
Пан Володыевский хлопнул в ладоши и велел слуге принести меду. Потом он сел около Кмицица, налил ему чарку и сказал:
— Рох Ковальский погиб такой рыцарской смертью, какую дай Боже каждому из нас. Довольно того, что сам Карл-Густав, выиграв битву, устроил ему похороны и отправил за гробом полк гвардии.
— Но если б хоть не от этих рук, не от этих дьявольских рук! — воскликнул Кмициц.
— Да, от рук Богуслава! Я знаю это от гусар, которые собственными глазами видели это скорбное зрелище!
— Разве тебя там не было?
— В битве места не выбираешь, а стоишь, где прикажут. Если бы я там был, то либо меня бы здесь не было, либо Богуслав не возводил бы окопов в Простках.
— Расскажи, как все это было? Это душу ободрит!
Пан Володыевский отпил из чарки, вытер свои рыжие усы и начал:
— У тебя, должно быть, были известия о варшавской битве, ибо все о ней говорят, и я не буду распространяться. Наш всемилостивейший государь… Дай Боже ему здоровья и долгой жизни, ибо, не будь его, погибла бы наша отчизна… оказался великим вождем. И если бы только его слушались, если бы мы все были его достойны, в книгу истории была бы вписана еще одна победа, равная победе под Грюнвальдом [65] и Берестечком. Коротко говоря, в первый день мы били шведов. На другой день победа клонилась то в ту, то в Другую сторону, но все же мы брали верх. Тогда в атаку пошли литовские гусары, в которых служил и Рох Ковальский, под командой князя Полубинского, хорошего солдата. Я видел, как они шли, как тебя вижу — я стоял с ляуданцами на возвышении, под окопами. Их было тысяча двести человек. Таких лошадей мир не видывал! Полверсты они шли мимо нас, и, говорю тебе, земля стонала под ними! Видели мы бранденбургскую пехоту — она уставила пики в землю, чтобы устоять против первого натиска. Из мушкетов пальба была такая, что сквозь дым ничего не было видно. Смотрим: гусары пустили лошадей во весь опор. Боже, что за размах! Влетели в дым… исчезли… У меня солдаты закричали: «Сломят! Сломят!» С минуту ничего не было видно. Вдруг
65
Грюнвальдская битва (15 июля 1410 г.) предопределила падение Тевтонского ордена.
Тут Володыевский прервал рассказ, так как Кмициц закрыл руками глаза и стал кричать:
— Матерь Божья! Раз увидеть — и умереть!
— Такой атаки не видать больше глазам моим! — продолжал маленький рыцарь. — Нам приказали идти вперед. Больше я ничего не видел и расскажу тебе то, что я слышал из уст шведского офицера, который стоял рядом с Карлом и видел все собственными глазами. Когда гусары все уже сломали по пути, Форгелль, который потом под Равой попал в наши руки, бросился к Карлу: «Король, спасай Швецию, спасай себя, — крикнул он, — отступай! Их ничто не удержит!» А Карл ответил: «Отступать незачем, надо дать отпор или погибнуть!» Подлетели другие генералы, умоляют, просят — он не хочет. Тронулся вперед, столкнулись… и шведы были сломлены в одну минуту! И принялись их наши рубить. Король защищался сам-друг. Налетел на него Ковальский и узнал — он его два раза видел. Рейтар заслонил короля… Но те, что видели, говорили, что глазом моргнуть не успели, как Рох разрубил рейтара надвое. Тогда сам король бросился на него…
Володыевский снова прервал рассказ и глубоко вздохнул, а Кмициц воскликнул:
— Кончай, а то у меня сердце из груди выскочит!
— Они сцепились среди поля, так что лошади грудью столкнулись. «Гляжу, — рассказывал офицер, — а король вместе с конем уж на земле!» Поднялся, выхватил пистолет — промахнулся. Рох схватил его за волосы, потому что у короля шляпа свалилась. Он уже мечом замахнулся, шведы застыли от ужаса, как вдруг, откуда ни возьмись, точно он из-под земли вырос, налетел Богуслав и выстрелил Ковальскому прямо в ухо, так что ему голову вместе со шлемом разнесло.
— Господи боже, так и не успел меча опустить?! — вскрикнул пан Андрей, хватаясь за голову.
— Господь не оказал ему этой милости! — ответил пан Михал. — Поняли мы с Заглобой, что случилось. С детских лет служил он у Радзивиллов, считал их своими панами и, завидев Радзивилла, должно быть, смутился. Может быть, ему никогда и в голову не приходило, что на Радзивилла можно руку поднять… Бывает так, бывает! А за это жизнью поплатился! Странный человек пан Заглоба! Ведь никогда он ему дядей не был, а другой бы так родного сына не оплакивал… А уж если правду говорить, так и оплакивать нечего: такой славной смерти завидовать можно! Ведь шляхтич и солдат на то и родятся, чтобы не сегодня завтра голову сложить, а о Ковальском в истории писать будут, потомки будут прославлять его имя.
Замолк пан Володыевский, а минуту спустя перекрестился и сказал:
— Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, рабу твоему…
— Во веки веков, аминь! — закончил Кмициц.
Некоторое время оба они шептали молитвы, быть может, просили для себя такой же смерти, только не от рук Богуслава. Наконец пан Михал сказал:
— Ксендз Пекарский ручался нам, что он попадет прямо в рай.
— Ясное дело, что не иначе! Ему и молитвы наши не нужны!
— Молитвы всегда нужны, они другим зачтутся, а может, и нам самим! Кмициц вздохнул.