Потоп
Шрифт:
— Правду говорил дедушка покойный, что вы горячи не в меру!
— У нас в Смоленске все таковы, не то что ваши жмудины! Раз, два — и должно быть так, как мы хотим, а не то смерть!
Панна Александра улыбнулась и, взглянув на молодого человека, сказала уже спокойнее:
— Верно, там у вас татары живут.
— Это все равно! А вы все-таки моя, и по воле родителей, и по сердцу.
— По сердцу ли, этого я еще не знаю.
— А коли не по сердцу, так я руки на себя наложу!
— Шутки шутите, ваць-пане! Но что же мы до сих пор в
И она обратилась к панне Кульвец:
— Тетя, вы пойдете с нами?
Молодой хорунжий быстро спросил:
— Тетя? Чья тетя?
— Моя тетя, панна Кульвец.
— Значит, и моя! — ответил он, целуя ее руки. — Да! У меня есть товарищ в полку по фамилии Кульвец-Гиппоцентавр, — не родственник ли он вам?
— Да, это из нашего рода! — ответила, приседая, старая дева.
— Славный парень, только такой же ветрогон, как и я, — прибавил Кмициц.
Между тем появился казачок со свечою в руке, и они перешли в сени, где Кмициц снял шубу, а затем в комнаты.
По уходе господ девушки собрались в кружок и начали друг другу высказывать свои замечания. Стройный юноша очень им понравился, и они не жалели слов, расхваливая его изо всех сил.
— Так и горит весь! — говорила одна. — Когда он вошел, я думала, что это королевич какой!
— А глаза как у рыси — так и пронизывают! — ответила другая. — Такому противиться нельзя!
— Хуже всего противиться, — ответила третья.
— Нашу панну повернул, как веретено. Видно по всему, что она ему по нраву, да и кому же она может не нравиться?
— Ну и он не хуже, что и говорить. Если бы тебе такой достался, то ты бы пошла за ним и в Оршу, хотя это, говорят, на краю света.
— Счастливая наша панна.
— Богатым всегда лучше на свете. Золото, а не рыцарь!
— Пацунельки говорили, что и тот ротмистр, который гостит у старого Пакоша, тоже красавец!
— Я его видела, но далеко ему до пана Кмицица!
— Такого, верно, на свете больше нет.
— Падлас! — воскликнул вдруг жмудин, у которого что-то не ладилось с жерновами.
— Да уйди ты наконец, лохмач, со своими жерновами! Перестань шуметь, ничего не слышно. Да, да, трудно сыскать на целом свете такого, как пан Кмициц! Верно, и в Кейданах такого нет.
— Такого-то и во сне будешь видеть.
— Ах, вот если б он мне приснился!
Так разговаривали между собой шляхтянки в людской. А между тем в столовой накрывали на стол, в гостиной панна Александра осталась с Кмицицем наедине, так как тетушка пошла распоряжаться насчет ужина.
Гость не отрывал горящих глаз от девушки и наконец сказал:
— Есть люди, которым милее всего богатство, другие гоняются за славою, иные любят лошадей, а я не променял бы ваць-панну ни на какие сокровища. Ей-богу, чем больше смотрю на вас, тем больше мне хочется жениться — хоть завтра! А уж брови: вы, верно, подводите жженой пробкой?
— Я слышала, что иные так делают, но я не такая.
— А глаза
— Не видно что-то, чтоб вы были смущены. Я, глядя на вас, даже диву даюсь вашей смелости!
— Таков наш смоленский обычай: к женщине и в огонь надо идти смело! Ты, королева, должна к этому привыкнуть, потому что всегда так будет!
— Вы должны от этого отвыкнуть, потому что так быть не может!
— Пожалуй, и уступлю. Верьте не верьте, ваць-панна, для вас я на все готов! Ради вас, моя царица, я готов изменить свой обычай. Я знаю, что я простой солдат и чаще бывал в лагере, чем в дворцовых покоях…
— Это ничего, мой дедушка тоже был солдат, а за доброе желание спасибо, — ответила Оленька и при этом так нежно взглянула на пана Андрея, что он совсем растаял и ответил:
— Вы будете меня на ниточке водить!
— Вы что-то непохожи на тех, которых на ниточке водят. Трудно иметь дело с такими непостоянными!
Кмициц улыбнулся и показал белые, как у волка, зубы.
— Как, — ответил он, — разве мало на мне изломали розог родители и учителя в школе, для того чтобы я остепенился и запомнил все их прекрасные нравоучения и ими руководствовался в жизни!
— А какое же из них вы лучше всего запомнили?
— «Если любишь, падай к ногам» — вот так!
С этими словами пан Андрей стал на колени, а девушка вскрикнула и спрятала ноги под скамейку.
— Ради бога! Этому уж, верно, вас в школе не учили… Встаньте сейчас, или я рассержусь… и тетя сию минуту войдет!
А он, стоя на коленях, поднял вверх голову и смотрел ей в глаза.
— Пусть приходит хоть целый полк теток — для меня это все равно.
— Встаньте же, говорю вам!
— Встаю.
— Садитесь.
— Сижу.
— Вы предатель, вы Иуда.
— А вот и неправда, уж если я целую, так от всего сердца. Хотите убедиться?
— И думать не смейте!
Панна Александра все же смеялась, а он весь сиял счастьем и весельем. Ноздри у него раздувались, как у молодого жеребца благородной крови.
— Ай, — говорил он, — какие глазки, какое личико! Спасите меня, святые угодники, я не выдержу!
— Зачем призывать святых? Целых четыре года вы сюда и не заглянули, так и сидите теперь!
— Да ведь я видел только портрет. Я прикажу этого художника выкупать в смоле, а потом обвалять в перьях и гонять его по всей Упите. Помилуешь меня или казнишь, а скажу тебе всю правду. Смотрел я на твой портрет и думал: хороша, что и говорить, но хорошеньких немало на свете — будет еще время. Женитьба от меня не уйдет — ведь девушки на войну не ходят. Бог свидетель, что я не противился воле отца, но прежде хотел испытать на себе, что такое война, что я и сделал. Только теперь я вижу, что был глуп и не понимал, какое наслаждение меня здесь ожидает; ведь на поле сражения я мог отправиться, и будучи женатым. Слава богу, что меня там не убили! Позвольте ручку поцеловать.