Потоп
Шрифт:
— Они вовсе не дурны. Я слышал, что здешние шляхтянки — просто кровь с молоком и не очень недоступны…
— Кто тебе говорил? — спросил с живостью Кмициц.
— Кто говорил? Все тот же Зенд. Объезжая вчера жеребца, он доехал до Волмонтовичей и по дороге встретил девушек, возвращавшихся с вечерни. Я думал, говорит, что упаду с лошади, так все они хороши. Стоило ему на которую-нибудь посмотреть, как та уж скалила зубы. И не странно: вся ихняя молодежь ушла в Россиены, а им одним скучно.
Кмициц толкнул локтем в бок своего товарища:
— Поедем, Кокошка, когда-нибудь вечером,
— А твоя репутация?
— К черту ее! Замолчи. Поезжайте одни в таком случае или лучше оставьте их в покое. Без ксендза не обойдешься, а со здешней шляхтой я должен жить в мире, так как покойный подкоморий назначил ее опекунами Оленьки.
— Ты уже говорил мне об этом, но мне не хотелось верить. Откуда такая дружба с этими сермяжниками?
— Он с ними на войну ходил. Да и сам я в Орше от него слыхал, что это все очень честные и благородные люди, ляуданцы. Правду говоря, и мне сначала казалось странным то, что он сделал их как будто моими сторожами.
— Ты должен им представиться и низко поклониться.
— Этого-то они не дождутся. Но лучше замолчи, я и без того зол. Они мне будут кланяться и служить. Коли нужно, это всегда готовый к услугам отряд.
— У них есть другой ротмистр. Зенд мне говорил, что у них гостит какой-то полковник, — забыл его фамилию, кажется, Володыевский. Он командовал ими под Шкловом. Говорят, что храбро сражались, но многие погибли.
— Слышал я о каком-то славном воине Володыевском. Но вот уж видны Водокты.
— Хорошо в этой Жмуди людям живется. Везде образцовый порядок. Старик, должно быть, был прекрасным хозяином. И дом, кажется, не дурен. Здесь их редко жжет неприятель, потому они могут и строиться как следует.
— Думаю, что о наших проделках в Любиче она ничего еще не знает! — пробормотал как бы про себя Кмициц.
Потом обратился к товарищу:
— Милый Кокошка, я прошу тебя еще раз, скажи им, чтобы они держали себя прилично; если кто-нибудь из вас провинится, то, клянусь, изрублю его на куски.
— Ну и оседлали же тебя.
— Оседлали или не оседлали — не твое дело.
— В самом деле, что об этом говорить, — ответил флегматично Кокосинский.
— Щелкни-ка кнутом, — крикнул кучеру Кмициц.
Кучер, стоящий в шее медведя, щелкнул, другие последовали его примеру, и все шумно подъехали к крыльцу.
Выйдя из саней, они прежде всего вошли в огромные, как амбар, небеленые сени, а оттуда Кмициц ввел их в столовую, украшенную, как и в Любиче, головами убитых на охоте зверей. Здесь они остановились и с любопытством поглядывали на дверь, ведущую в соседнюю комнату, откуда должна была выйти панна Александра. Помня предостережение Кмицица, они разговаривали между собой так тихо, как в церкви.
— Ты мастер говорить, — шептал Углик Кокосинскому, — и должен от нашего имени сказать ей приветственное слово.
— Я всю дорогу придумывал, — ответил Кокосинский, — но не знаю, как это выйдет, так как Ендрек не давал мне возможности сосредоточиться.
— Только не робей, и все пойдет хорошо. Она уже идет.
И действительно, вошла панна Александра и остановилась на пороге, точно удивляясь такому многочисленному
— Я привез к тебе, мое сокровище, своих товарищей, с которыми ходил на последнюю войну.
— Я считаю высокой для себя честью принимать в своем доме столь достойных кавалеров, о доблестях и обходительности которых я уже много слышала от пана хорунжего.
Сказав это, она чуть-чуть приподняла свое платье и отвесила глубокий поклон. Кмициц закусил губы, но вместе с тем и покраснел, услышав смелую речь своей невесты.
Доблестные кавалеры, не переставая шаркать ногами, подталкивали Кокосинского:
— Ну, начинай.
Кокосинский выступил вперед, откашлялся и начал так:
— Ясновельможная панна подкоможанка.
— Ловчанка, — поправил Кмициц.
— Ясновельможная панна ловчанка и наша милостивая благодетельница, — повторил сконфуженный Яромир, — простите, что я ошибся в вашем титуле.
— Это пустячная ошибка, — ответила панна Александра, — и она нисколько не умаляет вашего красноречия.
— Ясновельможная панна ловчанка и наша милостивая благодетельница. Не знаю, что мне от имени всех оршанцев прославлять более — вашу ли несравненную красоту или счастье нашего ротмистра и товарища, пана Кмицица. Если бы я поднялся к самым облакам, если бы я достиг облаков… самых облаков, говорю…
— Да спустись ты наконец с этих облаков, — крикнул нетерпеливо Кмициц. Услышав это, все разразились громким смехом, но, вспомнив предостережение Кмицица, вдруг замолкли и стали покручивать усы.
Кокосинский окончательно растерялся и, покраснев, сказал:
— Говорите сами, черти, если меня конфузите. Панна опять взялась кончиками пальцев за платье.
— Я не могу соперничать с вами в красноречии, но знаю, что недостойна тех похвал, коими вы польстили мне от имени всех оршанцев.
И снова сделала глубокий реверанс. Оршанские забияки чувствовали себя неловко в присутствии этой светской девушки. Они старались показать себя людьми воспитанными, но им это как-то не удавалось, и они стали покручивать усы, бормотать что-то невнятное, хвататься за сабли, пока Кмициц не сказал:
— Мы приехали, чтобы, по вчерашнему уговору, взять вас и прокатиться вместе в Митруны. Дорога прекрасная, да и морозец изрядный.
— Я уже отправила тетю в Митруны, чтобы она позаботилась о закуске. А теперь попрошу вас обождать несколько минут, пока я оденусь.