Потоп

Сенкевич Генрик

— Ой! — воскликнул Заглоба.

Все на минуту умолкли. Между тем телега с пленными и с конвоем въехала на кейданский рынок. Город уже спал, в нем уже не было огней, лишь собаки злобно лаяли на проезжавших и проходивших путников.

— Все равно, — наконец отозвался Заглоба. — Мы хоть выиграли время, а там… может быть, какая-нибудь счастливая мысль и осенит нас.

Тут он обратился к старым полковникам:

— Вы, панове, еще меня не знаете, но спросите моих товарищей; они вам скажут, что, в каких бы переделках я ни бывал, мне всегда удавалось выпутаться

из беды. Скажите, что это за офицер конвоирует нас? Нельзя ли его убедить оставить изменника и перейти на нашу сторону?

— Это Рох Ковальский, — ответил Оскерко. — Я его знаю. Вы с таким же Успехом могли бы убеждать его лошадь; я даже не знаю, кто из них глупее.

— Как же он попал в офицеры?

— Он был у Мелешки знаменщиком, а для этого большого ума не надо.

В офицеры он попал потому, что понравился князю за необыкновенную силу. Он легко ломает подковы и борется с медведем.

— Он такой силач?

— Мало того что силач; он, если ему начальник прикажет разбить лбом стену, не задумываясь, бросится исполнять приказание. Ему велено отвезти нас в Биржи, и он отвезет, хоть бы земля должна была расступиться под его ногами.

— Скажите на милость! — воскликнул Заглоба. — Ну и решительный малый!

— Решительность его равна его глупости! Кроме того, в свободное время он если не ест, то спит. Раз он проспал в цейхгаузе сорок восемь часов, а когда его разбудили, то зевал так, точно провел без сна несколько суток.

— Мне страшно нравится этот офицер, — ответил Заглоба. — Я всегда люблю знать, с кем имею дело!

А потом, обратившись к Ковальскому, он сказал покровительственным тоном:

— Подойдите ко мне, мосци-пане!

— Зачем? — спросил Ковальский, поворачивая лошадь.

— Нет ли у вас горилки?

— Есть.

— Так давайте сюда.

— Как так — давайте?

— Видите ли, мосци-Ковальский, если бы это было запрещено, то вам было бы приказано не давать, а так как вам ничего не сказали, значит, давайте!

— Гм… — проворчал изумленный пан Рох. — Вы, кажется, хотите меня принудить?..

— Я вас не принуждаю, но если дозволено, то почему бы не помочь родственнику, а тем более старшему; ведь, женись я на вашей матери, я бы мог быть вашим отцом.

— Какой вы мне родственник?

— Есть два рода Ковальских. У одних Ковальских в гербе козел с поднятой задней ногой, и они называются «Верушами», у других корабль, на котором их предок приехал из Англии в Польшу, и они называются «Кораблями», к ним принадлежу и я со стороны бабушки.

— Неужели? Значит, вы на самом деле мой родственник?

— А разве вы «Корабль»?

— «Корабль».

— Моя кровь, клянусь Богом! — воскликнул Заглоба. — Как я рад, что мы встретились, ведь я, собственно, приехал сюда, на Литву, к Ковальским, и хоть я под арестом, а ты на лошади и на свободе, но я с удовольствием прижал бы тебя к своей груди: родная кровь, ничего не поделаешь!

— К несчастью, я вам ничем помочь не могу. Мне велено отвезти вас в Биржи, и я должен вас отвезти. Родство родством, а служба службой.

— Называй

меня дядей, — сказал Заглоба.

— Вот вам, дядя, горилка! — сказал Рох. — Это дозволено.

Заглоба взял манерку и с наслаждением выпил. Минуту спустя приятная теплота распространилась по его телу, он повеселел и стал как будто лучше соображать.

— Слезай-ка ты с лошади, — сказал он Роху, — и садись ко мне в телегу: поболтаем немного. Мне хочется узнать кое-что о моих родственниках. Я почитаю дисциплину, но ведь это тебе не запрещено.

Ковальский подумал с минуту.

— Мне этого не запретили, — сказал он наконец.

И вскоре он сидел или, вернее, лежал рядом с Заглобой, который сердечно его обнимал.

— Как же твой старик поживает? Как, бишь, его зовут?.. Совсем забыл…

— Тоже Рох.

— Верно! Рох родил Роха! Это по Писанию. Ты должен своего сына также назвать Рохом, чтобы не изменить семейным традициям. Ты женат?

— Конечно, женат! Я Ковальский, а это — пани Ковальская, и другой не хочу.

С этими словами он поднес к самому лицу Заглобы тяжелую драгунскую саблю и повторил:

— Другой не хочу!

— Правильно! — воскликнул Заглоба. — Ты мне очень нравишься, Рох, сын Роха. Настоящий солдат тот, у которого такая жена, как у тебя; притом скорее она овдовеет, чем ты! Жаль, что у тебя от нее не будет маленьких Рохов; по всему вижу, что ты парень с мозгами, и было бы очень прискорбно, если бы такой род вымер.

— Ну вот еще! — ответил Ковальский. — Нас шесть братьев.

— И все Рохи?

— Вы угадали, дядюшка: у каждого из нас если не первое, то второе имя Рох, ведь это наш патрон.

— Ну тогда выпьем еще!

— Я не прочь!

Заглоба пригубил из манерки, но не выпил всего, а передал ее офицеру и прибавил:

— До дна, до дна! Жаль, что я не могу тебя разглядеть! — продолжал он. — Ночь такая темная, нельзя собственных пальцев узнать. Послушай, Рох, куда это собираются войска из Кейдан!

— На бунтовщиков.

— Один Бог может знать, кто бунтовщик: ты или они?

— Я бунтовщик? А это как же так? Что гетман мне приказывает, то я и делаю.

— Но гетман не делает того, что ему приказывает король; ведь король, наверно, не приказывал ему соединяться со шведами. Я думаю, что и ты предпочел бы драться со шведами, чем отдавать в их руки меня, своего родственника?

— Пожалуй, что так, но служба прежде всего!

— И пани Ковальская тоже бы это предпочла! Я ее хорошо знаю. Между нами говоря, гетман изменил королю и отчизне. Ты этого никому не говори, но это так! И те, кто служит ему, тоже бунтовщики.

— Мне и слушать этого не годится. У гетмана свое начальство, а у меня свое, и Бог накажет меня, если я его ослушаюсь. Это была бы неслыханная вещь!

— Правильно. Но послушай: если бы, к примеру, ты попал в руки этих бунтовщиков, то и я был бы свободен, и ты не виноват: ведь «один в поле не воин»! Жаль только, что я не знаю, где они стоят, но ты, верно, знаешь… И если бы ты захотел… мы могли бы поехать в ту сторону.