Потопленная «Чайка»
Шрифт:
— Я тут стараюсь для него, из кожи лезу вон, а он и в ус не дует, — орал побледневший следователь, и у него раздувались ноздри.
— Я ведь... Я ни в чем не виноват... Ничего такого не сказал!.. — бормотал сбитый с толку заключенный, съежившись на стуле.
— В том-то и дело, что ничего не говоришь! Молчишь, как чурбан, и слова из тебя не вытянешь. — Он бросил в угол окурок сигары, стал над головой заключенного. — Забыл и об измученной матери и об умирающей невесте, и совесть не подсказывает тебе, что нужно помочь свому народу. — Он снова достал сигарету, дрожащими руками зажег спичку. Титико хотелось забиться
— Может быть, я ошибаюсь... Может быть, я не понял вашего доброго ко мне расположения... Скажите, как будет лучше, так я и поступлю. — Он смотрел заискивающе, как побитый щенок. — Вы ведь лучше знаете.
Арачемия закурил, повернулся и спросил немного мягче:
— Перевозила «Чайка» красных на линию фронта?
— Да, да, перевозила.
— Перевозила она для большевиков военное снаряжение — нефть, бензин, продукты питания?
— Раз вы так говорите... значит, так и было...
— Не я, а ты так говоришь, идиот... — взорвался Арачемия.
— Да, я говорю, — торопливо согласился Титико.
— Какого цвета флаг развевался на мачте «Чайки»?
— Флаг?
— Ну да, флаг. Красный флаг?
— Да, да... Красный.
Следователь медленным шагом подошел к столу и, довольный собой, опустился на сиденье.
— Большевики бежали из Туапсе, а вы направились к берегам Грузии, не так ли?
— Да, так.
— И, чтобы в море не попасться на глаза белым, красный флаг с мачты сняли, так ведь? — Арачемия успокоился, брови распрямились, он говорил теперь обычным ровным голосом.
— Конечно, другого пути не было, вы ведь знаете поговорку: у осторожного голова не болит, — заговорил Учана, смирившись со своей участью, и несмело улыбнулся. Но улыбка его напоминала скорее гримасу, застывшую на лице мертвеца.
— Как ты думаешь? Разве большевики дали Дата и Антону столько золота за красивые глаза?
— Нет, конечно. Только я не знаю, за что они его им дали!
— Ты не знаешь, но я-то знаю.
— Да, конечно, вам лучше знать.
— Хватит, закончим, Титико! Ты веришь мне?
— Конечно, верю, уважаемый!
— Если веришь, сегодня же закончим дела, а завтра айда домой. Согласен?
Учана тяжело вздохнул, робко взглянул на Арачемия. Наконец с трудом выдавил:
— Да, согласен.
Следователь взял со стола протоколы допроса.
Глава девятнадцатая
ДАТА, БЕКВЕ И ШОВКАТ
В ту ночь Дата вернулся с допроса расстроенный. Молча прилег на нары и уставился в потолок...
В камере остались только четыре человека: Дата, вернувшийся назад Хелмарди, паромщик Дзокия, который от слабости не мог стоять на ногах и которого обвиняли в том, что он якобы по ночам перевозил по реке Ингури большевиков, — так внушали ему на каждом допросе. Четвертый был рыбак-лаз [12] , смуглый крепыш с черными усами.
12
Лазы — народность, проживающая на территории Турции и Грузии. — Прим. Tiger’а.
Стояла ранняя холодная весна. В камере сырость пробирала до
Отважный лаз предпочел всем этим мукам смерть, подписался под сочиненной следователем пачкотней, надеясь, что так быстрее расстреляют. Согласился со всеми обвинениями. Своими соучастниками назвал лишь тех, кто и так был объявлен вне закона и скрывался в лесах.
«На своей маленькой рыбацкой парусной лодке я причаливал к берегу в Самурзакано, у деревни Гагида, и передавал руководителю повстанцев этого края Павле Дзигуа шпионские сведения», — закончил он свои показания и подписал протокол допроса.
После этого допроса его не вызывали три месяца.
В ту ночь, когда Арачемия вызвал Дата, лаза тоже отвели в комендатуру, сняли фото, заполнили анкету, спросили, какие у него вещи в камере.
Вернувшись из комендатуры, лаз сообщил, что дела его плохи, и спокойно лег на свое место.
И в самом деле, вызов поздней ночью, фото, анкета — все это не предвещало ничего хорошего. Так поступали только с заключенными, которых ожидал расстрел.
Хелмарди, хоть и был убежден, что лаз не дотянет до утра, все же стал его утешать, обнадеживать.
— Может, ничего и не будет. Наверное, они на всех составляют анкеты. Ты не бойся.
На Дата никто не обратил внимания — было не до него. В камере лежал обреченный, и ему уже нельзя было помочь. Все были подавлены, и поэтому никто не заговорил с Дата, когда тот вернулся в камеру. Дата тоже лежал молча и, погруженный в свои думы, не замечал, какая гнетущая тишина стоит в их камере. Потом он рывком сел на нарах и рванул ворот, будто ему нечем было дышать.
— Нет, вы послушайте! Оказывается, сам Иуда-предатель был рядом со мной на шхуне. Знал бы, кто это, — выбросил бы в море! — Дата схватился за голову, закачался из стороны в сторону, как от сильной боли.
— Вы слышите, что говорит мой матрос, мой товарищ?! — закричал он снова. Открылся глазок, в кружке показался чей-то глаз. Из-за двери послышалось:
— Тише, не кричи.
— Иди к черту... — выругался шкипер и стал спиной к глазку.
— Ну, что, что он говорит? — спросил Хелмарди.
— Что «Чайка» будто бы обслуживала большевиков. Военное снаряжение, продукты, горючее им возила. Что мы красные, и будто большевики прислали нас в Грузию со специальным заданием. Что нам дали много золота... и черт знает, что... И все это, все это... утверждает мой матрос... друг...
— Может, тебя берут на пушку. Знаешь, они в таких делах опытные мастера, эти господа, — успокаивающе сказал Бекве.
— Какая там пушка! Я сам читал показания. Понаписано там столько, что хоть сейчас ставь нас к стенке. Но удивительное дело: кое-что и на самом деле было так, как там описывается: где, когда, куда, какого раненого перевозили, какой груз брали! — Дата помолчал немного, потом хмуро продолжил: — Значит, среди моих матросов изменник, иначе каким образом стали известны такие подробности. А ты говоришь — на пушку берет! — Он подошел к столу, схватил кувшин, напился, потом обмыл водой лицо. — Кроме того, — продолжал он, поставив кувшин на стол, — мне сказали: если хочешь, мол, устроим очную ставку с этим человеком...