Потрясающий мужчина
Шрифт:
— Чем могу быть полезна вам еще, господин Зоммерхальтер?
Он улыбнулся:
— Михаэль Швайцер из журнала «Метрополия» рассказал мне, что вы собираетесь выставить картины. Поэтому мне было интересно взглянуть на ваш отель. Хотите посмотреть на мои работы?
— Да, — ошарашенно ответила я.
— Тогда подождите немножко.
Я села в кресло, мое сердце как-то странно трепыхалось. Я почти молила Господа: «Боже, сделай так, чтобы картины оказались хорошими!»
Он пошел на улицу. Я смотрела ему вслед. Возле двери был припаркован чей-то занюханный «фиат». Он перешел на другую сторону к машине с открытым верхом. Это был старый черный «морган». Автомобиль-люкс, с прямым лобовым
Он принес две картины, упакованные в гофрированный картон. На вид они были тяжелые. Какого бы они ни были качества, размер у них был идеальный — метра полтора в высоту. Он еще раз вышел и снова принес две картины, потом еще три.
Я так боялась того момента, когда моей надежде придет конец, что сказала:
— Можно вам предложить сначала чашку кофе?
Он улыбнулся:
— Если вам надо выпить кофе, прежде чем решиться посмотреть на мои картины, тогда пожалуйста.
— Я не это имела в виду, — сказала я и осталась сидеть.
Тем временем он уже развернул одну картину, и мое сердце замерло от изумления, от радости, а потом глухо застучало.
Картина была современной и старинной одновременно. Изображена была дама в длинном вечернем платье. На черном шелке — темно-серые кружевные воланы. Я невольно задалась вопросом: мыслимо ли нарисовать шелк и кружева, чтобы они выглядели как настоящие?! Дама была написана в роскошном старинном интерьере, который был лишь обозначен. Угадывался коричнево-золотистый фон, голова же женщины была окружена воздушным пространством лазурного неба с легкими облачками, откуда прямо на ее лицо спускался черный клин. Даже не столько клин, сколько клинообразное облако, закрывавшее лицо до подбородка. Выглядел клин отнюдь не угрожающе, просто скрывал ее лицо. И ты не спрашивал себя, какова же, собственно, внешность дамы. Все остальное было так роскошно, что говорило само за себя. На шее у нее висели три нитки жемчуга. Жемчужины были выписаны настолько прозрачно, что казались влажными. Платье с открытыми плечами и глубоким декольте, грудь дамы восхитительна, а округлые плечи совершенны. Корсаж платья заткан по черному шелку матовым черным растительным орнаментом — так и казалось, что вышито прямо по холсту. В руке, согнутой в локте на уровне талии, дама держала зеркало, обращенное к зрителю, сразу становилось ясно, что это зеркало, хотя в нем ничего не отражалось. Боже, как же все было выписано — облака, ткань, кружева, кожа! Настоящее совершенство!
— Никогда бы не поверила, что сегодня можно писать в такой манере, — сказала я, когда ко мне вернулся дар речи.
— Почему бы нет, если есть желание.
— Я не это имела в виду. Не могу себе представить, что кто-то вообще способен на такое мастерство.
— Вы знаете очаровательные портреты, которые Франсуа Буше писал с мадам Помпадур? Буше — мой любимый художник. Никто не умел так рисовать женщин. Я в свое время скопировал несколько картин Буше и многому у него научился. Я и Ватто копировал. Как он рисует шелк и кружева — непревзойденно! А Фрагонар! Я поклонник французской школы восемнадцатого века. Вы тоже?
Я понятия не имела, являюсь ли я поклонницей французской школы восемнадцатого века. Но если то, что я видела, — именно она и есть, то я самая горячая поклонница этой школы. Поэтому я убежденно сказала:
— Да!
Он развернул следующую картину. Опять дама в длинном вечернем платье. Желтый шелк, весь вышитый разноцветными бабочками, — оранжевыми и коричневыми, розовыми и красными, бирюзовыми и зелеными. У платья
На третьей картине — мужчина, его лицо тоже неразличимо. Он стоит, опершись на клюшку для игры в гольф, в розовом саду. На розовых кустах выписан каждый листик, каждый лепесток, но не педантично, совершенно естественно. Как и другие картины, эта тоже была в золотом багете шириной в пять сантиметров. Ничего более идеального нельзя было даже представить!
Четвертая картина опять изображала женщину, ее лицо тоже было скрыто от зрителей, но центральным местом картины была рука. Рука — абсолютное совершенство, украшенная большим жемчужным перстнем и бриллиантовым браслетом. Платье — самое изысканное из всех: плиссированный шелк цвета шампанского, прилегающий к ее божественному телу, по краю декольте и по подолу складки плиссе загнуты наверх и создают эффект пенящихся волн. За ее спиной из облаков падает красный бархатный занавес, затканный золотыми лавровыми листьями, левой рукой она держит его приоткрытым. Это могла быть актриса, выходящая к публике.
На следующем полотне — нагая богиня, возлежащая на облаках. Облака освещены солнцем, тень падает на лицо богини. Тело ее довольно загорелое, лишь на бедрах тонкая светлая полоска, интимный треугольник, лишенный волос, тоже белый, словно обычно она загорает в бикини. Очаровательно и остроумно.
И еще одна богиня, выходящая из темноты. Она облачена лишь в тюлевый покров, и совершенно непостижимо, как умудряется этот Харальд Зоммерхальтер выписывать тюль на коже и на фоне вечернего неба. И цветы, повсюду из тюля сыплются весенние цветы. Скорее всего это богиня весны. Но неважно, кто она и почему ее лицо скрыто, эта картина — запечатленная мечта.
Наконец Харальд Зоммерхальтер распаковал последнюю картину: это нагой мужчина, бог, прислонившийся к колонне посреди облаков. У него тоже нет лица, и он держит так свернутую трубочкой газету, что она прикрывает его фаллос. Полная иллюзия, что газету можно прочесть, и я даже вскочила, чтобы посмотреть вблизи. Подойдя поближе, я убедилась, что это абстрактные крючочки, но стоит отойти метра на два, так и кажется, что это страница с биржевыми курсами.
Теперь главное — не ляпнуть что-нибудь невпопад.
— Почему вы хотите выставить у нас эти прекрасные картины?
— Мне нравится атмосфера, которую вы создали.
— Вы, должно быть, знамениты, если умеете так потрясающе рисовать. Мне очень неудобно, что я до сих пор не слышала вашего имени, я не так давно живу здесь… — Мне вдруг вспомнилось, что я приехала сюда ровно год назад, и я спросила себя, что бы это значило.
— А вы можете себе представить, что кто-то не жаждет популярности, а предпочитает жить так, как ему нравится? — спросил художник и закурил новую сигарету.
— Да, — кивнула я, хотя, честно говоря, представляла это с трудом. — Я хотела сказать, что мы, к сожалению, не сможем вам ничего заплатить за выставку.
— Ну разумеется, нет, — ответил он, — ни одному художнику не платят за то, что его выставляют. Большинство должно еще приплачивать владельцу галереи. Но у меня такой проблемы нет. Видите ли, я в пух и прах разругался со здешним галерейщиком и как раз сейчас забрал у него картины. Собственно, я могу его понять. Он хочет выставлять только те картины, которые он имеет право продавать. Но эти работы я не хотел бы продавать. И кроме того, — он улыбнулся мне, — я еще и со своей подругой разругался.