Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Азов Андрей Геннадьевич

…дискредитируя доброкачественный и точный перевод, <статья Кашкина> наносит удар по Байрону, объективно совпадая с английскими установками (я разумею буржуазно-феодальную Англию)… [РГАЛИ, ф. 2861, on. 1, д. 98, л. 68].

Значит, советский читатель ряд лет вообще не будет читать Д<он> Ж<уана> с его страшными ударами по всем черным силам мира!

Кто от этого в выигрыше?

Капиталистическая Англия [Там же, л. 74].

…«Дон Жуан» исчезнет из алмазного фонда советского читателя, – чему, конечно, порадуются кое где и кое кто… [Там же, л. 167].

Сложно осуждать Шенгели, даже читая такие пассажи: он защищался, он играл по правилам оппонента (по крайней мере, так, как он их понимал), он был в ярости. Несколько сложнее объяснить себе эту ярость.

В конце концов, содержание «Традиции и эпигонства» никак не могло стать для Шенгели откровением: он выслушивал всё это от Кашкина по меньшей мере один раз на собрании переводчиков в 1950 г. Он даже выступил с ответным словом, которое выстроил по тому же плану, что и «Критику по-американски» (см. Приложение Б). Что же вызвало такую реакцию, которую описывает Шервинский и которую мы видим по отдельным местам «Критики по-американски»? Повторное обвинение в тех же самых – по мнению Шенгели, придуманных – грехах? Возникшие после 1950 г. проблемы с издательствами? Страх попасть под репрессии? Желание покончить с этой историей раз и навсегда? Неясно.

Неясно и другое: почему эта статья, написанная, вычитанная, перепечатанная на машинке и готовая к публикации, все-таки не была опубликована. Посылал ли Шенгели ее в журналы и получил отказ или, как полагает В.Г. Перельмутер, поостыв, не счел для себя возможным вести полемику на таком уровне, тем более что после наступившей вскоре смерти Сталина политическая составляющая «Традиции и эпигонства» потеряла свою актуальность? Неизвестно.

Как бы то ни было, «Критика по-американски» не только дает определенное представление о характере и полемических способностях Шенгели, да и вообще о полемических приемах той эпохи, но и проливает свет на историю восприятия его перевода «Дон Жуана» и на обстановку в переводческих кругах тех лет, а главное – позволяет выслушать «обвиняемую сторону», чей голос до сих пор оставался неслышен, и взглянуть на критику Кашкина другими глазами: глазами переводчика, принадлежащего к иной школе, иному кругу, иной традиции.

После знакомства с этой статьей многие доводы Кашкина начинают казаться очень слабыми, а какие-то просто разбиваются в прах.

Так, выясняется, что в томе избранных сочинений Байрона (которому была посвящена статья «Удачи, полуудачи и неудачи») фрагменты из «Дон Жуана» даны в практически неизменном виде (за исключением двух-трех мелких поправок, внесенных самим же Шенгели), в то время как Кашкин пишет, что в этих фрагментах редакторами «устранены самые вопиющие переводческие ошибки». А утверждение о том, что при публикации отрывков из «Дон Жуана» были «опущены наиболее неудавшиеся в переводе строфы и целые сцены, вместо которых остались в тексте лишь многозначительные троеточия», оказывается сущей нелепицей: ведь в однотомник избранных сочинений в принципе помещались отрывки из байроновских произведений, а в этом случае многоточия неизбежны; в левиковском переводе «Чайльд Гарольда» их тоже хватает.

В «Традиции и эпигонстве» Кашкин упрекал Шенгели за дурную, натянутую рифмовку: «контракт» – «а это – факт!» или «максим» – «такс им». Шенгели показывает, что рифмовка эта полностью соответствует оригинальной («one sole act» – «that’s a fact»; «maxim» – «taxem») и по звуковому облику, и по характеру (вторая рифма – составная).

На протяжении «Традиции и эпигонства» Кашкин неоднократно противопоставляет переводческий метод Шенгели «советской школе художественного перевода», говоря, что свой метод Шенгели называет принципом функционального подобия. Шенгели указывает, что Кашкин невнимательно читал его послесловие к «Дон Жуану»: «принцип функционального подобия» относится лишь к выбору стихотворного размера для перевода.

Анализируя вторую строфу восьмой песни «Дон Жуана», Кашкин сопоставляет перевод Шенгели:

Готово всё – огонь и сталь, и люди: в ход Пустить их, страшные орудья разрушенья, И армия, как лев из логова, идет, Напрягши мускулы, на дело истребленья. Людскою гидрою, ползущей из болот, Чтоб гибель изрыгать в извилистом движенье, Скользит, и каждая глава ее – герой; А

срубят, – через миг взамен встает второй.

с предшествующим переводом П. Козлова:

Как вышедший из логовища лев, Шла армия в безмолвии суровом. Она ждала (до крепости успев Добраться незаметно, под покровом Глубокой тьмы), чтоб пушек грозный рев Ей подал знак к атаке. Строем новым Бесстрашно замещая павший строй, Людская гидра вступит в смертный бой.

и отдает предпочтение Козловскому переводу за то, что в шенгелевском «основные образы» Байрона – лев и гидра – оказались в середине строфы, ослабляя читательское впечатление, а у Козлова лев перенесен в первую строку и поставлен на рифму (побочный упрек шенгелевскому переводу: гидра написана у него с маленькой буквы, а не с прописной, что вызывает иные ассоциации). Шенгели демонстрирует байроновский оригинал, где гидра вместе со львом находятся в середине строфы, а также замечает, что, по сравнению с оригиналом, середина козловской строфы – сущая отсебятина, и к тому же гидра у Козлова также написана не с прописной.

Еще пример. Говоря о том, что перевод «Дон Жуана» наполнен лишними словами, «упаковочным материалом», Кашкин приводит отрывок из 59-й строфы седьмой песни:

…Старик Любил, чтоб на вопрос ответ ему мгновенно Был дан и коротко. Наш пленник это знал И лаконически и четко отвечал.

говоря, что многословие («мгновенно и коротко», «лаконически и четко») здесь противоречит «самой мысли о краткости». Это, на первый взгляд, убедительное соображение рушится, если вспомнить после объяснения Шенгели, что процитированный отрывок представляет собой авторскую речь. Прямая же речь пленника, как явствует из полной строфы:

Завидя казаков с добычею, он вмиг Оборотился к ним, вонзил попеременно В захваченных свой взор, сверкающий, как штык, Спросил: «Откуда вы?» – «Из Турции, из плена». — «А кто вы?» – «Те, кого вы видите». – Старик Любил, чтоб на вопрос ответ ему мгновенно Был дан и коротко. Наш пленник это знал И лаконически и четко отвечал

действительно лаконичная и четкая.

Это – что касается явно несостоятельных претензий к переводу. Другие претензии, против которых протестует Шенгели, можно условно отнести к категории вкусовых. Кашкину не нравится иноязычная лексика – Шенгели интересуется, почему. Кашкину не нравятся архаизмы – Шенгели интересуется, почему. Кашкину не нравятся неологизмы – Шенгели тоже интересуется, почему. Кашкину не нравятся использование грубых слов (хоть они и есть в оригинале), стилизация под блатную речь, попытки языковой игры – Шенгели опять же интересуется, почему. Вот его возражение против того, что Кашкин говорил о его передаче языковой игры: «Можно спорить о том, удачно ли в каждом данном случае передано имя. Но нельзя эти словесные образования отрывать от почвы, на которой они возникли и подавать их как произвольные трюки переводчика». Это возражение можно было бы распространить на все перечисленные претензии.

Большой раздел «Критики по-американски» посвящен разбору «искажения образа Суворова» и русских солдат, которое Кашкин усматривал в переводе. Обстоятельно, с привлечением оригинала, Шенгели объясняет каждый свой выбор, и действительно, хотя в ряде случаев с ним можно спорить (например, в том, как он настаивает на передаче английского «spoils [of war]» русским словом «грабеж», а, например, не «добыча»), в большинстве случаев правда оказывается на его стороне. Более того, Шенгели напоминает о строфах, почтительно отзывающихся о Суворове, которые Кашкин предпочел не заметить, отмахнувшись от них словами: «две-три парадные строфы».