Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Азов Андрей Геннадьевич

Песнь 7, строфа 55:

Байрон

Suwarrow chiefly was on the alert, Surveying, drilling, ordering, jesting, pondering; For the man was, we safely may assert, A thing to wonder at beyond most wondering; Hero, buffoon, half-demon, and half-dirt, Praying, instructing, desolating, plundering; Now Mars, now Momus; and when bent to storm A fortress, Harlequin in uniform.

Гнедич

Суворов

появлялся здесь и там, Смеясь, бранясь, муштруя, проверяя. (Признаться вам – Суворова я сам Без колебаний чудом называю!) То прост, то горд, то ласков, то упрям, То шуткою, то верой ободряя, То бог, то арлекин, то Марс, то Мом, Он гением блистал в бою любом.

Шенгели

Суворов начеку все время был; притом Учил и наблюдал, приказывал, смеялся, Шутил и взвешивал, всех убеждая в том, Что чудом из чудес он не напрасно звался. Да, полудемоном, героем и шутом, Молясь, уча, громя и руша, он являлся Двуликой особью: он – Марс и Мом – один, А перед штурмом был – в мундире арлекин.

Эту строфу Кашкин называл «центральной строфой о Суворове»; в ней Шенгели досталось за «двуликую особь» и за попавших на рифму («на смысловой удар») «шута» и «арлекина». Гнедич, как видим, совершенно преобразила конец строфы: Суворов у нее прост, горд, ласков и упрям, он ободряет шуткою и верой; он не разрушает, не опустошает, как у Байрона; он уже не полудемон, зато блещет гением в любом бою.

Песнь 7, строфа 58:

Байрон

Suwarrow, who was standing in his shirt Before a company of Calmucks, drilling, Exclaiming, fooling, swearing at the inert, And lecturing on the noble art of killing, — For deeming human clay but common dirt, This great philosopher was thus instilling His maxims, which to martial comprehension Proved death in battle equal to a pension; —

Гнедич

Суворов, сняв мундир, в одной рубашке, Тренировал калмыков батальон, Ругался, если кто-нибудь, бедняжка, Неповоротлив был иль утомлен. Искусство убивать штыком и шашкой Преподавал он ловко; верил он, Что человечье тело, без сомнения, Лишь матерьял, пригодный для сражения!

Шенгели

Суворов в этот час, вновь командиром взводным, В рубашке, сняв мундир, калмыков обучал, Их совершенствуя в искусстве благородном Убийства. Он острил, дурачился, кричал На рохль и увальней. Философом природным, От грязи – глины он людской не отличал И максиму внушал, что смерть на поле боя Подобно пенсии должна манить героя.

Кашкин ругал Шенгели за то, что Суворов у него совершенствует калмыков «в искусстве благородном убийства», т. е. ровно за то, что написано у Байрона. Кроме того, он гневался на образовавшихся в переводе «рохль и увальней» (байроновское «inert»). Гнедич меняет благородное искусство убийства на «искусство убивать штыком и шашкой» и, сбиваясь на более сентиментальный, чем у Байрона, тон, вызывает у читателя жалость к солдатам словами «если кто-нибудь, бедняжка, неповоротлив был иль утомлен».

Песнь 7, строфа 64:

Байрон

‘So now, my lads, for glory!’ – Here he turn’d And drill’d away in the most classic Russian, Until each high, heroic bosom burn’d For cash and conquest, as if from a cushion A preacher had held forth (who nobly spurn’d All earthly goods save tithes) and bade them push on To slay the Pagans who resisted, battering The armies of the Christian Empress Catherine.

Гнедич

Ну,

в добрый час, ребята!» Тут опять Фельдмаршал к батальону поспешил Подшучивать, браниться, муштровать, Чтоб разогреть геройский дух и пыл. Он даже, проповеднику под стать, Сказал, что бог их сам благословил: Императрица-де Екатерина На нехристей ведет свои дружины!

Шенгели

«Итак, за славою, за славою, ребята!» Тут повернулся он и русским языком, Весьма классическим, вновь начал в грудь солдата Вдувать желанье битв, венчанных грабежом; Он, проповедником (а им одно лишь свято: Сбор десятинный), звал – картечью и штыком Смирить язычников, дерзнувших столь злонравно Противостать войскам царицы православной.

Кашкин ругал эту строфу у Шенгели за то, что Суворов «русским языком, весьма классическим, вновь начал в грудь солдата вдувать желанье битв, венчанных грабежом» (т. е. за то, что написано у Байрона). Гнедич совершенно убирает из строфы всякий мотив наживы и заменяет ее на благородный «геройский дух и пыл». К слову, Гнедич называет здесь Суворова фельдмаршалом. Действительно, Байрон применяет по отношению к Суворову этот титул (хотя и в другой строфе), а Шенгели, снявший в одном месте «фельдмаршала», получил за это выговор от Кашкина. Отвечая на это замечание в «Критике по-американски», Шенгели напомнил, что в 1790 г., во время штурма Измаила, который описывается в «Дон Жуане», Суворов еще не был фельдмаршалом, а получил этот титул в 1794 г., т. е. «фельдмаршал» здесь – анахронизм.

Песнь 7, строфа 68:

Байрон

O’er the promoted couple of brave men Who were thus honour’d by the greatest chief That ever peopled hell with heroes slain, Or plunged a province or a realm in grief. O, foolish mortals! Always taught in vain! O, glorious laurel! since for one sole leaf Of thine imaginary deathless tree, Of blood and tears must flow the unebbing sea.

Гнедич

Цыплят, они горячими руками Мужчин за шеи стали обвивать. Герои, как мы убедились с вами, Отважно собирались воевать. О, глупый мир, обманутый словами! О, гордый лавр! Не стоит обрывать Твой лист бессмертный ради рек кровавых И горьких слез, текущих в море славы.

Шенгели

Приникли к молодцам, кого почтил беседой Славнейший из вождей, что населяли ад Героями и в мир несли с любой победой Мрак и отчаянье – столетия подряд. О, глупый род людской! «Иным примерам следуй» — Тебе твердили. Зря! Ты славным лаврам рад, За чей единый лист, quasi-бессмертный, тратишь Ты силы лучшие и морем крови платишь!