Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Азов Андрей Геннадьевич

Здесь Кашкин (очень неудачно) ругал Шенгели за то, что Суворов оказался одним из «вождей, что населяли ад героями и в мир несли с любой победой мрак и отчаянье» (хотя у Байрона ровно это и написано). Гнедич совершенно убирает это место.

Песнь 7, строфа 77:

Байрон

Suwarrow, – who but saw things in the gross, Being much too gross to see them in detail, Who calculated life as so much dross, And as the wind a widowd nation’s wail And cared as little for his army’s loss (So that their efforts should at length prevail) As wife and friends did for the boils of Job, — What was’t to him to hear two women sob?

Гнедич

Суворов

не любил вникать в детали, Он был велик – а посему суров; В пылу войны он замечал едва ли Хрип раненых и причитанья вдов; Потери очень мало волновали Фельдмаршала в дни яростных боев, А всхлипыванья женские действительно Не значили уж ничего решительно!

Шенгели

Суворов же всегда всё мерил крупно, – сам Он слишком крупен был, чтобы входить в детали; Жизнь мелочью считал; несчастным племенам Внимал не более, чем вою ветра в дали; Он погибать своим предоставлял войскам (Лишь бы они ему победу одержали), Как Иову друзья на гноище его. Что ж для него был плач двух женщин? – Ничего!

Здесь Кашкин обвинял Шенгели в том, что Суворов у него «погибать своим предоставлял войскам, лишь бы они ему победу одержали». У Гнедич Суворов тоже получился суровым (правда, не столь эгоистичным), но потерялось сравнение с Иовом. Кроме того, в двух заключительных строках октавы Гнедич размер меняется с пятистопного ямба на шестистопный.

Интересно, что оба переводчика польстили Суворову (Шенгели – не справившись с оригиналом и, видимо, сам не осознавая, что льстит; Гнедич – вероятно, намеренно), передавая байроновское «gross» словами «крупен» или «велик». В Большом Оксфордском словаре в статье «Gross» этой цитатой из Байрона иллюстрируется значение «lacking in delicacy of perception; dull, stupid», т. е. толстокожий, грубый, неотесанный, тупой.

Песнь 8, строфа 2:

Байрон

All was prepared – the fire, the sword, the men To wield them in their terrible array. The army, like a lion from his den, Marchd forth with nerve and sinews bent to slay, — A human Hydra, issuing from its fen To breathe destruction on its winding way, Whose heads were heroes, which cut off in vain Immediately in others grew again.

Гнедич

Готово все для страшного парада: И люди, и знамена, и штыки; Как лев, наметив жертву из засады, Готовы к истреблению полки. Стоглавой гидрою, исчадьем ада, Они ползут по берегу реки. Пускай героев головы слетают, — На место их другие вырастают.

Шенгели

Готово всё – огонь и сталь, и люди: в ход Пустить их, страшные орудья разрушенья, И армия, как лев из логова, идет, Напрягши

мускулы, на дело истребленья. Людскою гидрою, ползущей из болот, Чтоб гибель изрыгать в извилистом движенье, Скользит, и каждая глава ее – герой. А срубят – через миг взамен встает второй.

Кашкин, как мы помним, сопоставлял эту строфу в переводе Шенгели с козловским переводом и хвалил Козлова за то, что лев у него оказался в первой строке. В переводе Гнедич лев так и остался в середине строфы. Не очень удачным, правда, кажется синтаксис фразы «как лев, наметив жертву из засады, готовы к истреблению полки» (деепричастный оборот «наметив жертву из засады» – обстоятельство и синтаксически должен относиться к сказуемому, а по смыслу получается, что он относится ко льву; напрашивается причастный оборот: «как лев, наметивший жертву из засады», который, естественно, не укладывается в стихотворный размер).

Песнь 8, строфа 73:

Байрон

And scrambling round the rampart, these same troops, After the taking of the “Cavalier,” Just as Koutousow’s most “forlorn” of “hopes” Took like chameleons some slight tinge of fear, Opend the gate call’d “Kilia,” to the groups Of baffled heroes, who stood shyly near, Sliding knee-deep in lately frozen mud, Now thaw’d into a marsh of human blood.

Гнедич

И вскоре те же самые герои, Которые Кутузова спасли, За ним вослед, не соблюдая строя, Через ворота «Килия» вошли, Скользя и спотыкаясь. Почва боя, Комки замерзшей глины и земли, Подтаяла к рассвету, размесилась И в липкое болото превратилась.

Шенгели

И занят кавальер был этим батальоном, Туда направившим незрячий свой размах В тот самый миг, когда, подстать хамелеонам, Орлам кутузовским менял окраску страх. Открылись ворота Килийские смущенным Солдатам, жавшимся друг к другу в уголках Рва, где замерзший ил оттаял постепенно От крови, засосав героев по колено.

Здесь Кашкин возмущался, что русские солдаты, «кутузовские орлы», жмутся друг к другу в уголках (в уголках чего он уточнять не стал). Как видим у Байрона, русские солдаты действительно боятся: «took like chameleons some slight tinge of fear», «baffled heroes, who stood shyly near». У Гнедич эта картина сильно заретуширована: единственное, что в ее переводе выдает смятение солдат, – это то, что они не соблюдают строя.

Песнь 8, строфа 119:

Байрон

’Т is strange enough – the rough, tough soldiers, who Spared neither sex nor age in their career Of carnage, when this old man was pierced through, And lay before them with his children near, Touchd by the heroism of him they slew, Were melted for a moment: though no tear Flowd from their bloodshot eyes, all red with strife, They honourd such determined scorn of life.

Гнедич