Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Азов Андрей Геннадьевич

Таким образом и здесь, как и в вопросе об иностранных словах, Кашкин бьет мимо цели, о чем прекрасно знает. Но ведь его задача – запорошить читателю глаза.

Далее у Кашкина читаем:

А наряду со всем этим любование доморощенной [? – Г. Ш.] «блатной музыкой». Характерный пример такого воровского жаргона: [приводится полностью перевод XI, 19].

Во первых, почему любование? Почему? В оригинале эта строфа (XI, 19) изобилует словами воровского жаргона: ken, spellken, flat, toby-spice, lark, blowing, swell, nutty, knowing, – и каждое из этих слов объяснено в подстрочных примечаниях к английскому тексту, с пояснением, что это воровские слова. Что же делать переводчику? Заменить их «светскими» словами, чтобы Байрон мог быть впущен с этою строфою в мещанскую гостиную? Такой «стерилизацией» пусть

занимаются Козловы и Кашкины. Я предпочитаю грубиянствовать вместе с Байроном.

Итак, при чем же здесь «любование»? Строфа X, 41 воспроизводит медицинский рецепт, строфы XV, 67, 68 и другие перечисляют кушанья парадного обеда. Значит ли, что, переводя точно эти строфы, я «любуюсь» архаической фармацией и французской кухней?

Затем, почему «доморощенной»? Что за непристойная – в данном контексте – формула? Я не занимаюсь ни сочинением блатных слов, ни сочинением блатных статей. Все примененные мною слова имеются в специальном словаре, изданном в 1927 г. Московским уголовным розыском, с которым следовало бы познакомиться Кашкину. Некоторые из этих слов имеются в известном стихотворении И. Сельвинского: «Вышел на арапа. Канает буржуй…» Напомню, что и Пушкин, очевидно, любуется в «Годунове» руганью Маржерета (по французски): «рвань», «сволочь», «этот дьявол порос щетиной под хвостом» (по французски грубее) и пр., – а в письме к Вяземскому от 7/XI 1825 упоминает об этом без всякого раскаяния!

Таким образом и здесь Кашкин, умалчивая, конечно, об оригинале, орудует в отношении моего перевода вполне доморощенной клеветой.

Пойдем дальше. Кашкин утверждает:

Чуть не в каждой строфе перевода – насилие над лексикой и грамматическим строем русской речи (237,2,3).

Грандиозный взлет «фантазии», скажем мягко… Чуть не в каждой строфе (из 2.000 строф!). И ни одного примера в подтверждение!

Читаем дальше:

Здесь засорение языка обветшавшей символистской лексикой и гурманское пристрастие к дешевой экзотике, и блатные слова, и неуместные в данном контексте неологизмы (237, 2, 6)

Символистская лексика – где она? Ни одного примера! Дешевой экзотикой оказывается воспроизведение реалий! Блатные слова, как мы видели, принадлежат Байрону! Неологизмы, неуместные в данном контексте, – где хоть один образец такого контекста с таким неологизмом? Это уже не критика, а припадок эхолалии.

Идем дальше:

В переводе на каждом шагу натяжки ради рифмы. За словом «контракт» следует «а это факт», «свод драгоценных максим» вызывает рифму «такс им» (237,2, 7).

На каждом шагу… Из 16.000 «шагов» (строк) приведено два примера [106] . Рассмотрим их. У меня сказано:

О ведьмах он болтал, чей с дьяволом контракт Из их мужей творит скотов (а это факт!).

У Байрона читаем; см. III, 34:

Of magic ladies who, by one sole act, Transform’d their lords to beasts (but that’s я fact).

106

Здесь передержка у самого Шенгели: в статье Кашкина не два, а четыре примера: «За словом “контракт” следует концовка: “а это – факт!”. “Муза в плаче” рифмуется с “по-свинячьи”, “свод драгоценных максим” вызывает рифму “такс им”; “сердца трепет!” – “крепит"». – А. А.

Дальше; у меня сказано:

…Совесть свой урок Напрасно им долбит, – свод драгоценных максим (Дивлюсь, что Кестлери не ввел доселе такс им).

У Байрона читаем (II, 273):

…even Conscience, too has a tough job To make us understand each good old maxim, So good – I wonder Castlereagh don’t tax ’em.

В обоих случаях, как видим, моя рифмовка восходит к оригиналу (причем составная рифма Байрона – во втором примере – у меня также передана составной).

Таким образом, утверждение Кашкина не принадлежит

к числу истин. Думаю, что это не случайно. Он не может не знать, что критик перевода обязан обращаться к оригиналу.

Дальше у Кашкина читаем:

Непринужденная шутливость огрублена. О женщинах Б будто бы говорит, и не раз, в терминах скаковой конюшни: «Изящна, замужем, и – двадцатитрехлетка» (236,1,1).

Во первых, слово «двадцатитрехлетка» не может быть термином скаковой конюшни, разве только термином живодерни (хорош скакун 23-х лет!). Во вторых, слово «…летка» приложимо не только к лошадям. Мы называем школу «десятилеткой»; мы называем пятилетний план «пятилеткой». У Бунина (учиться у которого мастерству рекомендовал Горький) в «Митиной любви» крестьянские девушки говорят о своей подружке, с которою сходится Митя, «она как пятилеточка». В словаре Ушакова (статья «пятилетка») мы видим примеры: «девочка-пятилетка», «яблоня-пятилетка». У кого то из современных советских писателей я встречал в применении к девушке слово «двадцатилетка».

Но допустим, что от этого слова пахнет конюшней! Допустим. Но вот, в строфе I, 38 Байрон говорит о родителях Жуана:

His sire was of Castille, his dam from Aragon.

Sire значит «предок» и «производитель» (о жеребцах); dam значит «матка» (о животных); см. словарь Мюллера и Боянуса, Москва, 1928. Если сам Байрон в одном месте говорит о людях терминами случного пункта (причем здесь эта терминология не обязательна), то он мог бы это повторить и в другом месте. И переводчик вправе следовать манере автора.

Прежде чем критиковать перевод, надо знать оригинал. Хорошо знать. Детально.

Идем дальше. Кашкин пишет:

То же словечко «охочий» употреблено [приводится 5 примеров. – Г. Ш.]. А это один из немногих случаев [автор, очевидно, хотел сказать «из многих». – Г. Ш.] [107] чрезмерного пристрастия к полюбившемуся слову (236, 1, 10 и 11).

Ну конечно: те или иные слова повторяются – и в переводе, и в оригинале. Я 5 раз (может быть, и больше) применил слово «охочий» – на 16.000 стихов. Что ж из этого? В «Онегине» слово «любовь» встречается 69 раз (в разных грамматических формах); «любить» 51 раз; «молодой» (и «младой») 66 раз; «взор» 50 раз; «мой» 209 раз; «лета» 47 раз; «луна», «нежный» и «ночь» по 25 раз, «муза» и «мысль» по 23 раза и т. д. (подсчитано по составленному мною словарю-конкорданции к стихам Пушкина).

107

При перепечатке «Традиции и эпигонства» во втором издании сборника «Для читателя-современника» эта опечатка Кашкина была исправлена (с. 418) – А. А.

Значит, Кашкин и Пушкина должен охаять за «пристрастие к полюбившемуся слову»?

Далее Кашкин обороняет твердыни нравственности:

С манерным подмигиванием обыгрываются в переводе и вольные словечки Б. Например whore – «блудница» дано в переводе то как «бл…удница», а то и как «б-дь» (236,1,12).

Понятие «распутница» передается в английском языке многими словами: fornicatress, loos women [108] , streetwalker, courtesan, prostitute, strumpet, harlot, quean, whore. Последнее слово во всех словарях отмечено, как «вульгарное», т. е., в данном случае, грубое, непристойное. Байрон применяет именно это слово в IV, 17 и в VI, 92 и пишет его через тире: Whose husband only knows her not a wh-re и As greatest of all sovereigns and w-s (об Екатерине II). При этом, в первом случае, он продолжает в следующей строфе: Hard words; harsh truth – «жестокие слова, грубая истина», тем самым подчеркивая нарочитый выбор термина. У меня переведено: «В которой только муж не распознает б-дь. – Я груб, но жизнь груба» и «Екатерины блеск, той самой, что царицей Была великою и заодно бл…удницей». В других местах Байрон применяет другие слова, например quean (VI, 25), играя на полном созвучии этого слова со словом queen – «королева»; у меня передано (не очень удачно) словом «краля»; или concubune (VI, 8); у меня так и оставлено: «конкубина», ибо это латинское слово вошло во все европейские языки.

108

Надо полагать, loose woman. – А. А.