Поверженный демон Врубеля
Шрифт:
Стас отвел взгляд.
Был ли он сволочью? Нет, во всяком случае, не считал себя таковым, но вот… он и вправду бы не остановился. Да, как Стас подозревал, супруга Егора Станиславовича была бы рада получить хоть какое-то подтверждение, что догадки ее могут оказаться правдой.
– Я расскажу вам все, что знаю. – Егор Станиславович сцепил руки в замок. – И вы поймете, почему я не хочу раскапывать эту историю. Даже если Егорушка не сам принял ту дозу, то… он принял другую. Десяток других. Сотню. Рано или поздно, но все закончилось бы именно
Егор появился на свет, когда Мирослава почти потеряла надежду завести детей. Нет, поначалу она детей вовсе не хотела, увлеченная учебой, а после и карьерой, что своей, что мужа. И потому отсутствие беременности ее не беспокоило, напротив, радовало.
И карьера сложилась.
Но Мирослава вдруг осознала, что ей тридцать семь, что у многих ее коллег дети уже выросли, а у Танечки Лозовой и внучка появилась. Правда, тот факт, что Танечкина дочь забеременела в шестнадцать лет от какого-то проходимца, несколько отравлял радость, но…
У Мирославы был муж.
Ученый с известным именем.
Была квартира. Дача.
Приличный уровень жизни, который слегка пошатнулся в период развала Союза, но все же критических изменений не произошло. Напротив, Егор стал выезжать за границу, его приглашали в Германию, во Францию. Он читал лекции в американских университетах, побывал в Саудовской Аравии, Израиле… и Австралию случилось посетить. Мирослава, некогда лишь мечтавшая о подобной жизни, вдруг ясно осознала, что эта мечта больше ее не устраивает.
Зачем ей все, если она лишена самой возможности стать матерью? Она вдруг стала замечать детей, которые казались ей высшею наградой, уверовала в Бога и в то же время – в возможности современной медицины, которая не находила бесплодию Мирославы достойных причин.
Она почти решилась на ЭКО, несмотря на низкий процент удачи, но…
Егор пытался жену успокоить. Он сам не страдал чадолюбием, и отсутствие наследника нисколько его не угнетало, быть может, потому, что наследниками, продолжателями, если не рода, то хотя бы научных его идей, Егор полагал аспирантов. А их было множество.
Страсть супруги получить своего ребенка была сродни одержимости, и Егор всерьез задумался над тем, чтобы обратиться за помощью к специалисту, когда Мира забеременела.
Ей было сорок один.
Нет, Егор слышал, что женщины рожают и в сорок пять, и в пятьдесят, но… поздняя беременность преобразила Мирославу. Она вдруг словно забыла обо всем, о карьере, о работе, о муже, в конце концов сосредоточившись целиком на новом этом состоянии.
И новорожденный ребенок стал центром ее мира.
Егору подобное отношение не нравилось, он пытался говорить с Мирославой, но впервые за долгие годы жена отказывалась не то что слушать, слышать и понимать.
– Я очень люблю Гошеньку, – отвечала она. – А ребенку нужна любовь матери.
Правда, было этой любви слишком уж много.
Проблемы начались в школе.
– Они не понимают,
О нем, о Гошеньке, она готова была говорить часами, а Егор слушал и кивал. В хитросплетения Гошенькиных отношений с учителями и одноклассниками, к счастью, вникать не требовалось.
Он не удивился, когда Мирослава поменяла школу.
Потом еще одну…
И еще… она устроила сына в частную гимназию, и Егор, который полагал сие излишеством, смирился. Проще было оплатить совершенно безумный счет, чем терпеть упреки супруги в преступном равнодушии. В гимназии Гошенька продержался полтора года.
– Боже мой, – Мирослава причитала совершенно по-бабьи, чего за ней никогда прежде не водилось. – Они не желают понять, что у мальчика сейчас сложный период! А его творческая натура…
Гошенька рисовал.
По мнению Егора, неплохо, но и только, а вот Мирослава была совершенно уверена, что сын ее – гений. И за эту гениальность, а может, в силу своей любви, прощала все.
– Мы должны переехать… – заявила она.
Тогда-то и случилась первая за всю многолетнюю семейную жизнь ссора. Переезжать Егор не желал категорически. Более того, не видел ни одной внятной причины. Гошенькино творческое развитие, во всяком случае, считать причиной для переезда он не желал.
Как-нибудь и так разовьется, дома.
Мирочка страдала.
Егор тоже чувствовал себя неудобно, хотя разумом понимал, что совершенно прав. Гошенька же, которому на тот момент исполнилось пятнадцать, казалось, вовсе не замечал разразившейся бури.
Гошенька был увлечен и, как выяснилось, вовсе не рисованием.
– Все вылезло не сразу… он покуривал, но Мирочка убеждала меня, что это совершенно нормально. Многие мальчики курят, пытаясь выглядеть взрослее, – рассказывал Егор Станиславович спокойно, отвлеченно даже, будто события эти не касались его напрямую. – Я вот не курил никогда, но… к тому времени сложилась престранная ситуация. Гошенька, что бы ни сотворил, оказывался прав. Она, будучи во всем ином женщиной разумной, напрочь теряла голову, когда речь заходила о сыне. Не знаю, свойственно ли это всем женщинам или только Мирочке, но… я оказался не готов к тому, что приходилось доказывать свою правоту родной жене.
Людмила сидела у окна.
Смотрела.
И думала, как она, Людмила, будет относиться к своим детям. С любовью, несомненно, но ведь и мама ее любила, но при том старалась исправить, довести до уровня, который соответствовал бы высоким матушкиным требованиям… а Людмила не доводилась.
Обижалась.
Злилась порой. И, честно говоря, специализацию нынешнюю выбрала потому, что знала: мама не одобрит… получается, что так неправильно? А как правильно? Просто любить, ничего не требуя взамен?