Поверженный демон Врубеля
Шрифт:
– Идем, скорей идем, – Мишенька же, напротив, был преисполнен энергии. – Я хочу тебе показать это!
И он повел меня туда.
Он останавливался перед каждым безумцем, заглядывая в их лица жадно, и все повторял вопрос:
– Ты видишь? Ты видишь это?
– Что?! – признаюсь, я испугался, потому как старый мой приятель сам походил на безумца. Он же расхохотался.
– Прости,
Этот вопрос окончательно меня запутал. А Мишенька принялся объяснять, поспешно, порой сбиваясь, как сие случалось с ним, когда он был увлечен по-настоящему.
– Безумцы. Убогие. Это люди, которые стоят у престола Бога. И вот они, те святые… правильные… фрески нужно не просто восстановить… некоторые придется воссоздать наново… и я подумал, что если возьму вот эти лица…
– Ты собираешься писать святых с…
– Именно! – воскликнул Мишенька.
Я был поражен. Не правотой его, но смелостью замысла, который, как мне показалось, был чересчур дерзок, чтобы его приняли.
– Взгляни… – К нам подошел человек в сером скучном платье, каковое выдавало в нем пациента лечебницы. Он был худ, почти изможден, и лик его бледный, как мне почудилось, имел некое отдаленное сходство с иконами. Но особо меня поразили глаза, огромные, темные, преисполненные того самого безумия, которое столь влекло Мишеньку.
– Беги, – сказал сумасшедший и вытянул тощую руку. Кожа на ней была смугла, едва ли не черна, но не как у арапа, а будто бы обуглена. – Беги! Беги, пока можешь…
Мишенька не побежал, он подался вперед, жадно вглядываясь в лицо несчастного, запоминая каждую его черточку. Тот же, смущенный этаким вниманием, отпрянул.
– Ангела зрю! – воскликнул он. – И демона зрю! За душу твою грешную воюют… ангел распростер крыла, но грешен, грешен…
Признаюсь, человек этот, говоривший с такой страстью, которой мне не случалось прежде в людях видеть, меня испугал. И я вскочил, собираясь не бежать, но удалиться, оставив безумца наедине с его безумием, но тут подбежала сестра милосердия и увела несчастного. Стоило ей прикоснуться к опаленной руке его, и человек сник, понурился.
Медсестра же неодобрительно поглядела на нас с Мишенькой, однако ничего не сказала.
– Теперь ты понимаешь меня? – шепотом спросил он, и в глазах его мне привиделся отблеск того сумасшествия. Еще подумалось, как бы не вышло так, что болезни душевные заразны, пусть бы и твердят доктора иное. – Вот он… он слышит небеса… понимает… на их молитвы Господь отзывается.
Следует сказать, что тогда и сам Мишенька, невзирая на норов свой и все модные поветрия, был человеком глубоко набожным. И потому мне было
– Твой наниматель… знает?
– Зачем ему? – Мишенька усмехнулся. – Поверь, от многих знаний многие печали… и Прахов сам говорил, что предоставляет мне полную свободу.
Я лишь покачал головой.
И что я мог сделать? Отговорить Мишеньку? С норовом его, закаленным во многих стычках с отцом, любое сказанное мною слово лишь убедит Мишеньку в правильности его решения. Знал я за ним такую особенность: чем сильней его отговаривали, тем больше убеждался Мишенька, что поступит верно. И глупое детское это упрямство не раз и не два играло с ним дурную шутку.
Да и, положа руку на сердце, ничего-то не мыслил я в искусстве.
Скажу наперед, что, лишь взглянув на сотворенные Мишенькины фрески, я осознал и признал его правоту. С потолка церкви на меня взирали вовсе не безумцы, но люди, осененные высшею благодатью. И даже я, человек далеко не набожный, ощутил в них сокрытое величие, силу божественного духа…
Так столь ли важным было, с кого он писал апостолов?
Главное, что и Мишенька, и заказчик этою работой остались довольны. Пожалуй, следует сказать пару слов о человеке, сыгравшем в Мишенькиной судьбе немалую роль. Адриан Викторович Прахов, историк, археолог и художественный критик, мнение которого многое значило в тех кругах, куда Мишенька желал попасть, был личностью своеобразного толку. Объездивший половину мира, он скорее существовал в прошлом, нежели в настоящем. И на Мишеньку долгое время взирал снисходительно, словно бы в опыте своем, мудрости великой, понимая все порывы мятущейся его души…
Другое дело – Эмилия…
Об этой женщине можно рассказывать многое. И ничего-то не будет правдой. Но историю сию надлежит сказывать по порядку.
После той встречи мы с Мишенькой вновь разлучились, ибо у каждого из нас имелись свои неотложные заботы… да и, выросши, мы утратили ту душевную близость, которая связывала нас в далекие детские годы.
Однако третьего дня Мишенька самолично явился в мою квартирку.
– Я влюблен, – заявил он с порога.
Я же, утомленный работой, которая не была сложною, однако же требовала сосредоточенности и немалой кропотливости, лишь вздохнул. Влюбленности с Мишенькой случались постоянно. Неспокойная душа его требовала новых и новых впечатлений, которые он находил и в светлом чувстве, каковым являлась любовь. Впрочем, длились его влюбленности недолго. Мишенька, полыхнув, что осенний костер, сгорал, разочаровывался в объекте своей страсти и впадал в меланхолию. К счастью, столь же недолгую, как и сама любовь.