Поверженный демон Врубеля
Шрифт:
Она добавила пару слов на французском, который я знал до отвращения плохо. Никогда не имел склонности к языкам.
– Скажу вам больше, мы надеялись, что Мишенька, – в ее устах это имя звучало насмешкой, будто бы она и вправду говорила о ребенке, – образумится. Художники – существа ветреные… и легкая влюбленность идет им лишь на пользу. Но вынуждена, к своему прискорбию, признать, что Мишенька не собирается отступаться.
– Вас это печалит?
– Я же
– А кто их любит? – искренне удивился я. И Эмилия вновь рассмеялась. Мне показалось, что смеялась она легко, и смех делал ее еще более очаровательной. И опасной.
Не хватало еще мне пополнить ряды ее поклонников.
– Вы правы, никто не любит. Но все терпят. Хуже всего то, что Мишенька вредит себе же… вы знаете, он стал жить не по средствам… играть… и это меня действительно беспокоит.
Она говорила искренне, эта удивительная женщина, готовая принять и снести неудобную влюбленность. Иная отказала бы наглецу от дома, а Праховы терпели Мишеньку.
– Почему? – спросил я, уже зная ответ.
– Он талантлив, – спокойно ответила Эмилия. – Вы ведь осознаете, насколько он талантлив? Нет?
– Я ничего не смыслю в искусстве, – я признал это, испытывая некоторый стыд, потому как не сомневался, что сама Эмилия в искусстве разбирается прекрасно.
– Поверьте мне, он талантлив… но одного таланта порой недостаточно. Мишенька… склонен потакать собственным слабостям… и это его погубит.
Я не нашел, что ответить, а появление Михаила избавило меня от самой необходимости отвечать. Он подошел к нам широким шагом, и в какой-то момент мне даже показалось, что он ударит меня.
Или ее.
Или все-таки меня?
Он был красен.
И зол.
– Мишенька, – мягко произнесла Эмилия, – мне кажется, вам следует отдохнуть…
– Я не устал.
Он покачивался, и не сразу я понял, что Мишенька безобразно пьян.
– Нашли себе новую жертву? – спросил он, нависая над ней, и Эмилия рядом с ним гляделась такой хрупкой, беззащитной.
– Миша! – Я взял старого приятеля за руку и руку эту сдавил. – Прекрати.
– Ты уже очарован ею? А я говорил, что она… она ангел… и демон… но ангел все же больше…
– Прошу вас простить его…
– Идите наверх, – Эмилия окликнула служанку. – Ему надо
– Я не… – Мишенька не желал уходить, снедаемый страстью и ревностью, позабывший о том, что сам пригласил меня к ней, он готов был высказать в лицо ей все… о чем, несомненно, протрезвев, станет жалеть. И я увлек Мишеньку за собой. К удивлению моему, он, сделав попытку вырваться, когда та не удалась, покорился. И позволил увести себя в гостевые покои.
– Теперь ты понимаешь? – спросил Мишенька, уже сам схватив меня за руки. – Понимаешь, какая она?
– Она хорошая женщина, которая любит своего мужа. Так мне показалось.
Я знал, что вряд ли сумею переубедить Мишеньку, уверенного, что никто иной не способен составить счастья Эмилии. И самое поразительное было в том, что, поддайся она его страсти, думаю, вскоре и страсть бы перегорела.
Но этого я не сказал.
– Нет, – Мишенька тряхнул головой. – Она не может его любить!
– Почему?
– Он скучен… он никчемен! Он не достоин ее.
Я мог бы возразить, что Адриан Викторович вовсе не никчемен. Он сумел достичь многого, о чем Мишеньке лишь мечтается. И жене своей он предложил не только страсть. Ему принадлежит и дом, в котором Мишенька имеет честь отдыхать, и дача, куда его приглашали, и многое иное… и пусть говорят, что духовное стоит премного выше материального, однако же на деле именно материя во многом и определяет саму нашу жизнь.
– Миша, опомнись, – взмолился я. – Не ради нее! Ради себя опомнись! Ты ее погубишь! Ты себя погубишь!
В том я был всецело согласен с Эмилией. Судя по всему, к Мишеньке вернулась не только страсть к роскошеству, но и пагубная тяга к вину, что не могло меня не беспокоить.
– Погублю? – он усмехнулся печально. – Смотри.
И поспешно, путаясь в ткани, стянул с себя рубаху.
– Видишь?
Видел ли я? Видел. И болезненную Мишенькину худобу, и болезненную бледность его кожи. И многие шрамы, которых прежде не было.
– Откуда они? – спросил я с ужасом, и Мишенька ответил:
– Я резал себя…
– Миша! – воскликнул я в немалом ужасе, поскольку и представить подобного был не способен. – Зачем ты делал это?
– Затем, что люблю ее… как ты не желаешь понять? Я люблю ее так, что сама мысль о том, что она принадлежит другому, мучительна… я знаю, что она меня не любит… а если и любит, иногда я позволяю себе верить в это, то многое, очень многое мешает ей понять меня!