Повесть, которая сама себя описывает
Шрифт:
Штудируя, как и всякий автолюбитель, журнал «За рулем», она с большим интересом просматривала рубрику «В мире моторов», посвященную зарубежному автомобилестроению, и рассматривала помещенные там фотографии. «Альфа-ромео» там время от времени тоже попадались, все они, увы, были закрытыми. Но мамочка не теряла надежды, и однажды ее упорство было вознаграждено: в одном из журналов она увидела «Альфа-ромео-спайдер». Это был автомобиль ее мечты: двухместный алый кабриолет. И мамочка страстно захотела его поиметь. И в этом случае она не побоялась бы никакого выпендрежа. Пусть! Раз в жизни прокатиться так с ветерком. До прокуратуры — так до прокуратуры! Однова живем!
Теоретически это было вполне возможно. Достаточно, чтобы кто-нибудь поехал в Италию, купил эту тачку, привез обратно и продал мамочке.
Ну на что еще тратить? На одежду? Да, конечно, по воскресеньям ездили на базар, покупали. Джинсы, фирменные. Двенадцать пар у того же Кирюши — очень недешево обошлись, но ведь двенадцать пар джинсов — это только кажется, что фигня, а на самом деле это очень много. В том смысле, что попробуй-ка износи! Дубленку или шубу теоретически можно хоть каждый день надевать новую, а вот практически попробуй развесить все это по собственным шкафам — и убедишься, что и пять-то штук девать некуда. Потому что ведь существуют еще и пальто, и полупальто, и куртки из разных материалов и стран, и плащи, и черт знает чего только не существует на белом свете! А вот еще недавно «аляски» появились.
Продукты на рынке тоже не слишком дороги (по сравнению с магазином, конечно, дороги, а так-то не слишком), но желудок один, да и тот — свой он, не казенный. Не сказать, что идеально здоровый. Цельного поросенка с хреном и горчицею нипочем не осилить, да и за фигурой следить надо. Икра черная, красная и даже баклажанная весьма солона: съешь ложек пять — еще ничего, а съешь двадцать — замучаешься потом пить, и наутро опухшая, как после пьянки.
Если же, например, бухать, если же, например, коньяк по двадцати пяти рублей бутылка? Да, бывают такие коньяки. И можно ежедневно выпивать по бутылке, хотя и это уже алкоголизм. А если по две — то это уже не просто нормальный такой алкоголизм, а форменный запой, тогда уже ничем другим заниматься будет невозможно. И как же опять же желудок и ему подобный цирроз печени?
Одно время мамочка пристрастилась проводить выходные в Крыму. В пятницу вечером летела туда, а в понедельник утром — оттуда, прямо с самолета на работу. Но эта суета надоела быстрее, чем даже ожидалось.
Одним словом, верно (хотя только отчасти) говорил про СССР гражданин Корейко — проклятая страна, в которой миллионер не может пригласить свою девушку в кино. Ну, девушку-то в кино, пожалуй, может. Но миллионеру еще хуже — он всегда на виду. Много ли их, миллионеров? Стива утверждает, что официально в городе их двое. Один из них то ли рабочий, а то ли инженер на «Уралмаше», но факт, что изобретатель, а за патент ведь деньги платят. Так он стал миллионером. И второй тоже как-то стал. Так говорит Стива, а он, конечно, откуда-то эту информацию почерпнул, потому что не такое у Стивы воспитание, чтобы фантазировать. И эти двое точно на виду у соответствующих органов. И девушку в кино миллионер может пригласить. Если не женат. А если женат, то, пожалуй, и не может. Мало ли, может быть, органы мгновенно жене доложат.
Мамочка, слава богу, не миллионерша. Поэтому за ней (хочется верить) никто не следит.
И вот, удовлетворив материальные потребности, мамочка приступила к удовлетворению духовных, что оказалось гораздо дороже.
Дома появились иконы, дореволюционные книги, возникли картины и хрусталь не просто чешский, а чешский художественный, а то и так называемый невский, поменялись ковры — такие ковры, какие мамочка в больших количествах доставала хорошим знакомым, поменялись на такие, которые доставали ей в единичных экземплярах знакомые нехорошие, хотя тоже полезные (хотя случись чего — в перспективе и вредные). Мебель импортная постепенно стала уступать место отечественной. Смешно, правда? У женщины, которая снабжает импортными гарнитурами городских снобов, — отечественная мебель! Да, но не новодел, мебель производства Российской империи. Гамбсовские стулья из дворца. Гобелен «Пастушка» по мотивам одноименного полотна художника Лаушкина. А что касается самого полотна — так вот и оно, на противоположной стене висит, дырку на моющихся обоях закрывает. Гарнитур генеральши Поповой.
Кирюша тоже постепенно проникся. Отчасти, может быть, потому, что достали эти заокеанские клеветники, потому что в настоящей России жизнь все равно была лучше, чем в современной Америке, а на эту долбаную современную Америку весь Советский Союз только и молится втихушку. И проникся, и стал действительно писать за конторкой. Полюбил все отечественное, за исключением только бытовой техники. Даже шмотки хотя и донашивал фирменные, но уже пальто имел отечественного пошива, и два костюма тоже. Потому что это как-то несравненно культурнее — портной, примерки, все дела.
И образ жизни он стал вести хотя и не социалистический (тьфу, сгинь, рассыпься!), но и никак не американский. Когда мамочки не было дома (а ее почти никогда и не было) и позволяла школа (это реже), старался просыпаться попозже. Лежа, непременно набрасывал немного сонною рукой что-нибудь в свою Поэтическую Тетрадь. Затем заваривал шоколад и, пия оный, знакомился с литературными новинками. На столике его лежали зачитанные до неприличия «Соблазн» и «Безотчетное» Вознесенского (и именно ему он был обязан идеей одной своей гениальной поэмы). Лежал «Буранный полустанок» Айтматова, который он непременно собирался прочесть в ближайшем будущем. Лежал «Жук в муравейнике» Стругацких, который он намерен был читать сразу после «Буранного полустанка». Лежал и политический роман писателя Чаковского «Победа», который он и в страшном сне не собирался читать, но все-таки держал на столике в качестве литературной новинки.
Затем Кирюша вставал и (хотя и не без некоторого содрогания) выпивал рюмку водки, закусывая моченым яблочком. Затем… Затем делал маникюр, одевался и непременно на таксомоторе ехал завтракать в заведение.
К чему многоточие после первого «затем»? Ну… А вот все обязательно нужно знать? Ну знайте, Кирюша ведь ничего не скрывает. Всякая подробность истории Кирюшиной жизни драгоценна для потомства. Нате!
Где-то он вычитал, что какой-то (но несомненно благороднейший) герой какого-то русского романа или, кажется, поэмы непременно каждое утро то ли обтирался губкой с уксусом, то ли водой с одеколоном. Круто? То есть это гораздо круче и благороднее, чем какой-нибудь там утренний горячий душ, коим увлекался, в частности, Стива. Кирюша же, естественно, ровно на три головы ставил себя выше Стивы, и поэтому принимать ежеутренне душ для него было неплохо, но как бы и недостаточно круто. И вдруг, представьте себе, он где-то такую фигню вычитывает! А все потому, что курируют-таки Кирю силы небесные, если не сказать — небесныя!
Вот он и попробовал. Но ему это не очень понравилось. То есть очень понравилось, но быстро надоело. И поэтому теперь он затем делал маникюр, одевался и непременно на таксомоторе ехал завтракать в заведение.
Например, в «Пингвин». Мороженого там отведывал с различными сиропами и кофе-гляссе. Иногда в «Цыплята табака». Съедал-таки Кир цыпленка табака! Пятнадцать рублей, да уж; но искусство, которое наступало затем, требовало жертв. Наступало оно затем, и вот уже он неспешно гуляет по набережной или в парке, совершенствуя плоды любимых дум. С удовольствием посещал оперный театр, тпр-р-р. Зарапортовался! Академический театр оперы и балета, то наслаждаясь золотом его убранства, то заглядываясь на ножки хорошеньких балерин, хотя их трудно было разглядеть в то, что тут принято называть биноклями, зато сам прибор стильный, резной, хотя, конечно, не кость, совдейский пластик, но тьмы низких истин нам дороже нас возвышающая ложь.
Ночами он писал. То есть во всем вел себя как Пушкин. Ну и не только Пушкин. Писал вот, стоя за конторкой, как Гоголь. Но тоже не совсем. Потому что во время письма непременно пил крепчайший горький чай, притом холодный — как Леонид Андреев. Пил терпкое и таинственное вино, как Блок, благо мамочкин бар позволял. Пил коньяк, как Аполлон Григорьев, и именно у него позаимствовал чрезвычайно понравившуюся ему фразу «вонзить в себя рюмку коньяку». Под хорошую закуску пивал и водку, как Куприн. В общем, вел себя, как отъявленный Тютчев и поэты его узкого круга. В чем только ему удавалось, в том и вел.