Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909
Шрифт:
И я, отогнав все сомнения, с нетерпением ждала корректуры. Наконец, она пришла. Настоящая корректура, адресованная на мое имя из конторы.
Я раскрыла ее с гордостью. «Поездка в высшую финляндскую школу». Ну да. Это она и есть. Но что это? У меня не было такого начала. Откуда же оно взялось? Точно я его сейчас не помню, но что-то вроде:
«Не хотите ли Вы поехать посмотреть финский народный университет? — спросили меня друзья. — С большим удовольствием, — отвечала я».
Дальше шло то, что писала уже я.
С отчаянием я позвала тетю и пожаловалась
— Ну что уж тут такого, — хладнокровно ответила тетя. — Редактор, очевидно, нашел нужным оживить немного начало.
— Да нет, теточка, ты подумай только, — продолжала я роптать. — Во-первых, это не университет, а высшая школа.
— А очерк и называется: «Поездка в высшую народную школу», но в просторечии можно назвать и народный университет.
— Вовсе нет, — настаивала я. — Там есть и народные университеты. Но главное не это. Ведь Бернштамы засмеют меня из-за этого беллетристического начала. Прохода мне не дадут.
— Не понимаю, что тут смешного, — сказала тетя.
— А вот увидишь. Нельзя ли уничтожить эти первые строчки и начать, как было у меня?
— Видишь ли, Ангел Иванович человек очень обидчивый, это его право, как редактора. Думаю, это неудобно. Советую тебе оставить все, как есть. Прочитай корректуру и отошли в контору.
Я так и сделала. Но всю мою радость как ветром сдуло.
Теперь я не с гордостью, а со страхом ждала появления ближайшего номера журнала и, конечно, была уверена, что все сразу набросятся на мой очерк.
Наконец, свершилось. Очередная книжка «Мира божьего» разослана подписчикам. Я знала, что Бернштамы получают журнал. Возможно, они как раз сейчас и читают мой злополучный очерк. И как все было бы хорошо, если бы не эти первые строки. Захотела беллетристкой сделаться!
Долго я не решалась пойти к Бернштамам. Но пришлось, наконец.
Мои худшие опасения оправдались.
Каждый из членов семьи, правда, кроме Мумы — она меня пощадила, встречал меня несчастной фразой:
— Не хотите ли проехаться в финский народный университет?
И только Муме под страшной тайной я рассказала, как это произошло.
Уж раз я не вычеркнула этих строк, то отвечала за них, и мне не хотелось прятаться за чужую спину.
Очень долго эта фраза не давала мне покоя, но в конце концов она забылась, как и все забывается.
Мултанское дело.
Смерть Лелечки
Той зимой Короленко был весь поглощен делом мултанских вотяков[6]. Дело само по себе самое обычное. Недалеко от селения Мултаны был найден труп старого нищего, убитого или в ссоре, или из-за нескольких грошей прохожими.
Но местным судебным властям пришло в голову сделать на нем карьеру. Следствие велось крайне небрежно, и подделать грубое подобие следов ритуального убийства ничего не стоило.
Сейчас же по всей России прогремела весть, что в Казанской губернии живут до сих пор вотяки-язычники,
Черносотенные газеты подняли невероятный шум. Под этот шум прошел суд над несчастными, ничего не понимавшими вотяками, и им был вынесен обвинительный приговор. По счастью, защита подала кассационную жалобу. Сенат кассировал приговор и назначил новое разбирательство.
Но результат оказался тот же. Правые газеты подняли такую мракобесную агитацию, что и присяжные, и суд, совершенно задуренные раздававшимися со всех сторон криками и угрозами, опять обвинили вотяков в ритуальном убийстве.
Приговор опять был кассирован, и назначено третье разбирательство.
Местные адвокаты решили на этот раз мобилизовать все силы, так как едва ли Сенат кассирует третий раз. Они пригласили знаменитого столичного адвоката Н.П. Карабчевского и вместе с ним решили обратиться к В. Г. Короленко. Короленко давно с напряженным вниманием следил за кампанией правых газет и вступил в полемику с ними.
Он ни на секунду не допускал мысли, что у нас на пороге 20-го века могли сохраниться человеческие жертвоприношения.
Короленко еще никогда не выступал в суде, но Карабчевский убедил его, что одно его имя произведет самое благоприятное впечатление на присяжных. Да и умение Короленко говорить горячо и убедительно не подлежало сомнению.
Короленко стал деятельно готовиться к выступлению, продолжая в то же время вести энергичную полемику с правыми газетами.
Тогда же Короленко принял окончательное решение поселиться в Петербурге. Не только редакционная работа в «Русском богатстве» требовала его постоянного присутствия в Петербурге. Он не мог уже удовлетвориться участием в провинциальной прессе. Его влекла влиятельная столичная печать.
Ранней весной Короленко поехал в Нижний, чтоб ликвидировать там свои дела и перевезти семью. У него было в то время три дочери — две старшие восьми и шести лет и восьмимесячная крошка, очень похожая на Владимира Галактионовича.
Вернулся Короленко один, оставив семью в Москве. Он хотел непременно подготовить к их приезду дачу, не желая оставлять их летом надолго в Петербурге.
Дачу они с дядей сняли в Куоккале по Финляндской железной дороге, у самого моря. Весна стояла прекрасная, теплая, солнечная. Одно смущало Владимира Ia-лактионовича: ему уже время было ехать в Нижний и оттуда в Мамадыш, в суд. Он не сможет пробыть хоть в первое время на даче, помочь Авдотье Семеновне устроиться, осмотреться.
Мои экзамены в это время уже кончились, и я была совершенно свободна.
Я предложила Владимиру Галактионовичу поехать с Авдотьей Семеновной и помочь ей на первых порах с детьми и с хозяйством.
Владимир Галактионович был очень рад, а я тем более — мне удалось хоть в таком пустяке оказать ему маленькую услугу.
Через день приехала Авдотья Семеновна с детьми. Но все обстояло хуже, чем представлял себе Владимир Галактионович. Малютка была нездорова. Она очень сильно кашляла.