Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
Эх, горе наше, горе!..
Кольцо суровых бородатых лиц. Посконные рубахи, сапоги в дегтю и лапти. Седой старик толкает меня палкою в плечо.
– - Рассказывай, как дело было. Становись посредине сходки и рассказывай...-- Жмурит пухлые глаза без ресниц.-- Лишнего не привирай. Что ты плачешь?
Сбежалась вся деревня: женщины, дети, подростки. Теснятся около нас, заглядывают в лица, шепчутся:
– - Вот они, утятники-то... Били их иль нет еще?
– - Ондрюха-то, бесстыжая харя, Ондрюха-то? Жених, а тоже затесался!.. Ему надо больше всех влить!
Руки трясутся, в горле пересохло. Заикаясь и путаясь, передаем,
Вспоминаются наставления матери: "Поклонись на все четыре стороны и скажи: православные, простите меня, глупого!" И я опускаюсь на землю, бессвязно бормоча:
– - Православные...
А старик с опухшими глазами трясет меня за плечо и скрипит противным голосом:
– - Чем уток-то?
Изо рта у него скверно пахнет, в углах глаз -- желтый гной, толстый нос покрыт угрями.
– - Чем вы их?
– - Колотушкой...
– - А? Шибче сказывай!
– - подставляет большое мясистое ухо, из которого торчат клочья грязных седых волос.
– - Колотушкой. Ею колья забивают... старички!..
Падаю ему в ноги.
– - По головам небось? Ты погоди, после поклонишься... Слушайте вы, не галдите: они колотушкой их! По головам, говорю, или как?
– - По головам и по другому месту... Простите меня, глупого!..
Старик дробно смеется, будто чистит ножом сковородку, и кашляет, обдавая гнилым запахом, треплет сухой рукою с шишками на суставах по спине меня и шепелявит:
– - Ишь ты -- ловкий какой! Как хлопнешь, так и готова?
– - Да-а...
– - Ловкий, шельмец, ловкий!..
Нанизанные на тонкую бечевку куски мяса нам обматывают вокруг шеи, пухом и перьями посыпают головы и ведут рядком с одного конца деревни на другой и обратно. Улюлюкая, звонко бьют в старые ведра и заслонки, кричат, забегая к самому лицу: "Утятники! Воры!..", заставляют низко кланяться миру, позорят нас...
А меня клонит сон: усталые ноги еле передвигаются, голоса толпы, дикой и жадной до зрелищ, звон посуды и брань кажутся чужими, далекими.
...Ночью загорелся у старосты сарай. Опять крики, звон и топот. Огонь с сарая перебросился на скирды хлеба, оттуда -- на избы и клети. К голосам людским и визгу присоединился набат, рев скотины, плач детей...
Прижавшись к забору, я смотрю на зарево и тихо плачу...
Постарел я за этот день.
Книга вторая
Отрочество
I
В марте месяце, перед жаворонками, приехал к нам Созонт Максимович Шавров, скотопромышленник и богатый человек из Мокрых Выселок.
– - Хозяин дома?
– - постучал он в двери.
– - Дома, дома,-- отозвались наши.-- Заходите -- гостем будете.
В избу вошел коренастый мужик среднего роста, широкоплечий, с небольшою лысиною, краснобородый.
Отец, как ужаленный, соскочил с голобца, оправил рубаху и, моргнув сестре, поздоровался с ним за руку. Мать поспешно сдернула столешник со стола, немытые ложки и солоницу, вытерла тряпицей лавку, говоря умильно:
– - Присядь покуда что, присядь, миленочек...
Мотя побежала за водой на самовар.
Вздыхая и покашливая, Созонт Максимович неторопливо снял тулуп, оставшись в новом романовском дубленом полушубке с вышивкою на груди и в коломенковой, с махрами, подпояске.
– - Старик, чайку бы гостю-то,-- несмело вымолвила мать.
Отец весело ответил:
– -
Гость сказал отцу:
– - Я насчет должку, Лаврентьич... Чисто смерть -- расходы одолели, подати, страховка, жеребца вот купил... ты уж как-нибудь похлопочи, пожалуйста, а в случае чего -- опять ссужу...
Отец, глядя в окно на серую в яблоках лошадь, запряженную в легкие козыри, проговорил, вздыхая:
– - Лошадка -- важная... Что твой князь теперь ты ездишь, Созонт Максимович.
Глаза гостя заблестели удовольствием, но сейчас же спрятались под густыми бровями, и он сокрушенно ответил, оправляя бороду:
– - Куда уж нам!.. Намедни князь-то -- с колокольчиком и кучер в перьях... Не угнаться нам за ним, за князем-то...
Созонт Максимович -- приблудный сын Максы Шаврова. У него -- ветряная мельница, лавка, маслобойня, крупорушка и денег несметное множество. Половина Осташкова, окрестные деревни и своя -- Мокрые Выселки -- должники его. При старом князе Дуроломе сестра Максы -- покойница Мариша Барыня -- была господскою любовницей, потом стала любовницей жена его -- Федосья Китовна, а муж -- бурмистром. Обе получали много милостей от барина, оттого разбогатели так. Князь Осташков, прежний, умер; Мариша Барыня тоже умерла; Макса теперь без ног, с виду желт и лыс, как чахлый гриб; домом управляет старший сын его Созонт вместе с братом Федором, вдовцом, тоже приблудным. Они дают деньги в рост, торгуют шерстью, льном, маслом, имеют много земли и скотины, вообще народ очень хозяйственный, первый в волости. На вид Шаврову сорок пять -- сорок семь лет, а на самом деле -- много больше. Он -- сыт, румян и богомолен, говорит тихим, ласковым голосом, любит пошутить с девками, посмеяться, побалагурить или, как он говорит, "поточить балясины". Он шипит тогда, как селезень, и веселые, колечками, жидкие кудерцы его вьются и подпрыгивают на лоснящемся затылке, а пухлые пальцы в крупных перстнях мягко шевелятся и дрожат.
Созонт Максимович безграмотен, но должников знает, хозяйство и лавку ведет -- дай бог всякому, никому никогда ни в чем не ошибается и сроки платежей не пропускает.
– - Нынче к шестому тебе, а деньжат собрал пять красных, нуко-ся, подумай!
– - говорит он ласково отцу.-- С тебя там что приходится?
– - Четыре пятишницы,-- кряхтит отец.
– - И то никак четыре,-- жмурится Шавров.-- Четыре, да... Пенечку не измял еще?
Отец чешет живот и сплевывает в угол.
– - Ишь ты, веник-то в пороге бросили, холерные!
– - нагибается он у дверей.
– - Места не найдут получше, так и суют под ногами!..
– - Бабье дело глупое!
– - смеется гость,-- Баба -- что овца... Овина два, чай, было или больше? Нынче, слава богу, пенька добрая: зеленая, волнистая, как шелк... Пудиков пятнадцать вышло?
Отец, вздыхая, лезет в горнушку за табаком и кричит Моте:
– - Скоро, што ли, самовар-то?
Шавров зевает, крестя рот. Ему надо узнать, цела ль у нас пенька, которая обещана за долг, а отец продал ее, не мявши, еще осенью и отвиливает. Созонт чует это, но -- играет. С кутника мне видно, как кривятся его губы под пушистыми усами, маленькие, сверлящие глаза иглами впиваются в спину отца, а когда тот оборачивается, тухнут, становясь невинно добродушными, почти ребяческими.