Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
– - Рцы, ерцы, господи помилуй... Еже словом, еже делом... Все живы?
– - Живы, -- прошептала мать запекшимся ртом.
– - Живы? Ну и ладно... Дай поесть... Сущую-рущую, пресвятую богородицу, тебя величаем...
Мать нарезала хлеба, налила похлебки.
– - И во веки веков, аминь!..
– - Отец дернул за конец столешника, еда полетела на пол.
– - Жарь яичницу!.. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим...
– - Батюшка! Петрей! Желанный мой!
– - закричала мать.
– -
– - Жарь яичницу, а то окна поломаю!
– - стукнул отец кулаком о стол.
Мать заплакала, отыскивая сковороду.
– - Еже словом, еже делом...
– - Отец опустился на колени.
– - Нет... не так... постой!
– - Он снял с божницы большой медный крест, родительское благословение, трижды перекрестился и поцеловал его.
– - Слушай, -- сказал он, глядя на крест, -- исповедоваться буду... Грехи мои слушай... Двадцать лет не исповедовался, а теперь вот вздумал, на старости годов... Слушай: с восьми лет пью водку, ругаюсь матерно... и до гроба буду пить, понял? С десяти курю табак, с молодых лет бью жену... завидовал богатым... лошадей увечил, слышишь?.. Много в сердце зла имею... Не люблю людей... Кругом меня -- злодеи, я -- первый... Ну, еще что?..
– - Отец притронулся корявым пальцем к распятию,-- небось сердишься? Что ж мне делать, если жизнь моя такая... сердись не сердись, а никому не покорюсь!.. Хоть на месте истопчи!.. Хоть по жиле вытащи мою утробу!
– - заревел отец, бледнея, и, схватив распятие, стал с ожесточением топтать его.
Остолбеневшая мать пронзительно завыла:
– - Старичо-ок! Опо-омнись!..
Пошатываясь, отец взял ее за руку, поставил затылком к дверям, размахнулся и хлестнул кулаком по лицу. Мать затылком отворила дверь и растянулась на полу в сенях. Подбежавшую сестру отец поставил носом в сени. Падая от подзатыльника, та поползла раком.
– - Иди третий... Эй, наследник, где ты?
Я полез было под печку, но отец вытащил за ногу. Держа на весу, сопел и матюкался, а я ловил его за штанину.
– - Лети!
– - сказал отец, и я шлепнулся на что-то мягкое: не то на мать, не то на Мотю. Отец затворился.
Пил отец шесть дней. С барышником Хрипуном он заездил лошадь, рыская по кабакам. На седьмой пришел в одной рубахе, хворый, желтый, щипаный, лежал долго без движения, ничего не ел, кроме капусты, ни с кем не разговаривал. Оправившись, стал работать.
XI
Осенью мое желание сбылось: я получил в школе букварь и грифельную доску.
Долгими зимними вечерами, когда за окном трещит мороз, а в избе так тепло и уютно, зажгут наши маленькую лампочку-моргасик, я примощусь к столу и, подобрав под себя ноги, заявляю:
– - Ну вы, тише теперь там -- читать зачинаю.
– - Читай, читай, -- скажут домашние, -- а мы послушаем. Чисто ли на столе-то -- книжку кабы не замарал?-- и мать прибежит смахнуть пыль рукавом.
– - Ничего, чисто, вы не разговаривайте, а то собьете,-- и начинаю
– - Какое тут шитье, -- скажет мать, -- у меня и глаза-то ничего не видят...
– - Да нешто про тебя это?
– - крикну я.
– - Мешаешь только!
– - Ну, не буду, не буду, милый!
– - Пи-ли-ли. Мы-ли-ли, Шли. Ма-ша тка-ла по-лот-но...
– - Это, видно, про Жолудеву Машу -- она первая в деревне мастерица ткать холсты...
Я опять закричу:
– - Вот ты, мать, какая! Язык-то, словно помело в печи, -- туда и сюда... Ведь это в книжке так написано, а ты почнешь набирать, кто знает что!
Все смеются, а я злюсь.
– - Не выучу вот урок-то, -- обращаюсь я снова к матери, -- а тебе, видно, хочется, чтоб меня завтра на коленки Парфен Анкудинович поставил?
– - Ох, Ванечка, я и забыла, касатик! Больше не буду, верное слово! Мне все дивно -- Маши да Саши разные набираешь, а я думаю: не про нашу ли деревню отпечатали?
– - Про вашу, как же!.. Бестолковщина!.. Кузь-ма купил ко-зла...
– - Ха-ха-ха!
– - заливается мать: она у нас всех непонятнее была.
– - Кузьма купил козла!..
– - почесывая за ухом веретеном, говорит в раздумье.
– - Наточкин Кузя, должно быть, так у нас козлов-то ни у кого нету, разве в городе?.. Старик, -- смотрит она на отца, -- ты, часом, не знаешь, у кого козлы в городе?..
И так, бывало, каждый вечер.
Однажды, середь зимы, нам задали большой и трудный урок: полстраницы прочитать и рассказать, что в книжке писано.
Я устроился у стола -- поближе к огоньку, рядом -- сестра вышивает, отец слушает с печки.
– - Му-ра-вель и го-луб-ка, -- распеваю я.
– - Му-рав-лю за-хо-тел...
– - Ваньть, постой!
– - свесил голову отец.-- Ты, знать, не так читаешь, а?
Я посмотрел на его лысину, которая от лампочки блестела, как коленка, свистнул, еще посмотрел и ответил:
– - Ты надумаешь на печи-то. Считай лучше прусаков!
– - Верное слово, не так!
– - пристал отец.
– - Ну-ка, погляди получше!..
– - Ну что ты понимаешь?
– - закапризничал я.-- В училище не ходишь, книжек у тебя нет, доски -- тоже нету, а лезешь поправлять, новомодный ученик! Дай тебе грифель -- сразу сломаешь, а говоришь: не так! Сказывай, кака буква на жука похожа? "А" по-твоему? Держи карман!
Я даже в азарт вошел.
– - Конечно, не так!
– - сказала вдруг Мотя.
– - Где ж тут "лы"?
Подвинув ближе к себе книгу, сестра улыбнулась.
– - Читай лучше: му-ра-вей, -- делает она ударение на последнем слоге.
Я в удивлении смотрю на нее:
– - Ты... почем же знаешь?
– - Читай как следует -- лучше дело будет, -- проворчала она, принимаясь за вышивание.
– - Ах ты, трепло!
– - вскипел я, задетый за живое.
– - Одно слово узнала и уж куражится, ведьма!
– - Может быть, еще побольше знаю, -- ответила сестра, вставая из-за стола.