Повесть о красном Дундиче
Шрифт:
— А ну, выходи!
Первым в проеме показался его ординарец с красным, будто ошпаренным кипятком лицом. И невинно спросил:
— Что случилось, товарищ командир?
Дундичу сразу стало стыдно и за расстегнутую кобуру, и за свой приказ. «Вот черт, — выругался он про себя. — И тут подвох вышел». А вслух сказал:
— Думал тебя у коней застать, а не в чужом хлеву.
— Да мы туточки с Клавдеей сено зараз реквизуем.
За его спиной появилось ничуть не смущенное лицо молодой казачки. Пуховый платок сбился на воротник и открыл иссиня-черную корону волос. Она решительно отодвинула Шпитального со своего пути
— Говорила тебе, глупой, в сумерки приходи за сеном.
— Прийду, — шагнул за ней Шпитальный. — Прийду, Клавдея. Ты только не обмани.
— Она, может, и не обманет, а вот ты обманешь, — сказал Дундич, жалея своего ординарца, у которого срывается такое приятное свидание. — Сейчас завтракаем и уходим.
— Куда? — растерянно поглядел на девушку Шпитальный.
— За кудыкину гору, — беззлобно отбрил его командир.
Как это может показаться ни странным, но ему тоже почему-то захотелось понравиться этой красивой казачке. Но в следующее мгновение всплыл образ Марии Самариной, и он, чуть улыбнувшись, собрался уходить, когда Клавдия, вернувшись, вплотную подошла к нему.
— Ну что, красный командир? — с вызовом спросила Клавдия. — Подумал небось, что я со всеми шастаю по сараям?
— Нет, мой Ванюшка хороший. И в бою смелый.
— С кадетами не знаю, а с девками дюже смелый. Да и ты, видать, не промах.
— А о тебе я плохо не думаю, — произнес он, уводя разговор о себе.
— А как? Расскажи. Мне дюже интересно.
— Хорошо бы с такой в санях на тройке прокатиться, — сказал он, чтобы поддержать шутливый тон беседы.
— Ну, поехали! — предложила казачка. И тут же залилась смехом. — Только ты ведь до Колдаирова меня не довезешь, испугаешься свою Марью.
«Вот чертов хохол! — досадливо подумал о своем болтливом ординарце Дундич. — Когда успел?» Но ему стало приятно, что Клавдия не осуждает его выбор. И он совсем миролюбиво сказал:
— Ну, мне пора!
— Прощай, джигит, — ответила на этот раз без усмешки казачка и подняла над головой руку. — А как будете выходить, отпусти Ивана на минутку.
Из станицы выступили, когда солнце уже поднялось над хребтиной правобережья. Легкой рысью ринулись к Дону. Впереди Дундич в шерстяной бекеше и широкой бурке, под которой скрывались погоны есаула. Стремя в стремя ехал с ним Петр Негош в форме хорунжего. Остальные держались поодаль.
Что ждет их за этой безлесой пойменной равниной? Конечно, Хижняку надо знать, собираются ли белые снова отбить станицу. Хотя в штабе полка в этом никто не сомневался, нужно было подтверждение. Да и не мешало бы знать, какими силами располагает Улагай.
«Самое лучшее, — думал Дундич, — встретить кадетский разъезд где-нибудь в балке или в займище. Тогда не придется ехать в Иловлю. Возьмем пленных, те все расскажут». Эта мысль вдруг кольнула горечью. Он уличил себя в том, что впервые с опаской едет в штаб хитрого и жестокого генерала. Еще утром у него не было тени сомнения в успехе вылазки. Но после разговора с комиссаром, а особенно после
— Скажи своему командиру, что у того генерала тоже есть такие же чеченцы, как Дундич.
И хотя Шпитальный пытался втолковать ей, что Дундич не чеченец, а приехал в Россию из Сербии и что они едут не к генералу Улагаю, а совсем в другую сторону, она, глядя на речистого ухажера, как на несмышленого дитятю, серьезно и озабоченно повторяла:
— Мое дело упредить вас. Они, басурманы те, лютее любых кадетов.
— Что-то ты приуныл, Лека? — окликнул Дундича новым, непривычным именем Негош. — Неужели близко принял к сердцу слова этой плутовки. Она — или вражий лазутчик, или чересчур охочая бабенка. Не хотелось ей отпускать Ивана, вот и наговорила всяческих страстей.
Бесхитростная догадка Негоша поразила Дундича своей простой правдой. И он укорил себя: ну почему порой бываю таким суеверным? Вот Негош не мается дурью. Для него все просто. А может, и в самом деле тут нет никакой сложности?
За чернолесьем резко проступила незапятнанная белизна противоположного склона балки. И он поразился этому контрасту цветов. Миновали свой последний кордон, попрощались с товарищами, спустились к Дону и пошли песчаным прибрежьем вверх по реке. За Сакаркой углубились в займище. Отыскали прибитую оттепелью серую ленту санной дороги. Тут уже могли столкнуться с любой неожиданностью. Дундич приказал ехать осторожно. Вышли к Ильменям, заросшим высоким камышом, тоскливо шуршащим замороженными стеблями.
Впереди застрекотала воронья стая: кто-то вспугнул птиц. А может, вороны заметили группу Дундича? Нет, вьются над черной осиной. Неужели разведка улагаевцев? На всякий случай приготовились к схватке. Сошли с дороги, замаскировались в терновом сухостое.
Показалась усталая кобыла, запряженная в сани. За ними вторые. В санях сидели пожилые казаки в валенках, овчинных шубах, потертых малахаях. Из-под жидких охапок сена торчали трезубцы вил, концы веревок.
На луг за сеном, понял Дундич, вспомнив санный след от стожков на поляне, и глазами посоветовался с Негошем: «Остановим?» Тот выразительно кивнул.
— Казачки, стой! — потребовал Дундич, выезжая на дорогу.
Лошади остановились. Казаки исподлобья глянули на всадников в погонах. Взгляд их, кроме досады, ничего не выражал.
— Откуда и куда? — спросил Дундич у того, кто показался ему старшим по возрасту.
— Из Шишкина, на луг за сеном, — с достоинством ответил казак, сбивая кнутом налипший на валенки снег.
— Кто в хуторе?
— Мы вот, да бабы, да малые дети, — так же неспешно отвечал казак.
— Не виляй. Наши или красные?
— Войска нету, — уверенно сказал казак и смело глянул в лицо Дундича. — Вчерась ищо были, но вчерась же и ушли. Слух дошел, будто Буденный нацелился на Иловлинску. Ну, они туды и подались.
— А ну, распахни шубу, — потребовал Негош.
Казаки вывернули полы овчинных полушубков, растопырили руки, как бы говоря: сами видите — без оружия мы. Шпитальный, соскочив с седла, облапал бородачей, пошарил под охапками, доложил:
— Как есть пустые.
— Говорите, до самой Иловли никаких войск нет? — уточнил Дундич.