Повесть о Морфи
Шрифт:
Пол оделся и пошел гулять.
Вечером он рассказал о визите Колиша де Ривьеру и долго слушал, посмеиваясь, сердитую ругань друга.
– Давай сыграем партию, Жюль, – сказал он когда де Ривьер утомился и замолк. Жюль поспешно вытащил доску, они сыграли несколько партий вдвоем, без свидетелей в маленьком номере третьеразрядной гостиницы «Сорбонна», населенной студентами и продавщицами.
Пол все еще играл сильнее де Ривьера, но побеждать его ему стало намного труднее. Жюль всегда был для него трудным партнером, он не боялся Пола, не благоговел перед ним, как боялись и благоговели другие
– Врачи посылают меня на воды в Германию, Жюль, – сказал Пол. – Не можешь ли ты помочь мне до стать денег?
– Я пуст! – усмехнулся Жюль. – А достать… Достать можно, конечно, но ты не захочешь…
– Выступать за деньги я не могу, это ты знаешь.
– А если нам с тобой вдвоем написать какую-нибудь шахматную книжку и получить гонорар с издателей? Это тебе тоже нельзя?
– Почему же? – встрепенулся Пол. – Это можно! А ты думаешь, такую книгу издадут?
– Восемь лет назад издатели оторвали бы такую книгу с руками. А сейчас?.. Надо попробовать!
– Но какова будет эта книга, Жюль? О чем?
Де Ривьер на минуту задумался.
– Это должна быть оригинальная книга, Пол, не монография о дебюте, не учебник… Что-то новое, небывалое, обобщающее… Например, «Игра конями во французской шахматной школе». Подходит?
– Это значит Легаль, Филидор, Лабурдоннэ… Мне нравится эта тема, Жюль! Я согласен попробовать!
Они попробовали. Уже через три или два занятия выяснилось, что оба приятеля совершенно не приспособлены для регулярной умственной работы. Они начали ссориться и препираться, а через неделю забросили все. От интересного замысла осталась лишь папка с красивой надписью, каллиграфически исполненной Жюлем: «П. Морфи и Ж. де Ривьер. Игра конями во французской классической шахматной школе».
Еще через несколько дней Пол получил из дому денежный перевод на небольшую сумму и уехал на воды в Германию.
Ни на международный турнир, ни в кафе «Де ля Режанс» он так и не зашел.
XXI
Пол провел три скучных месяца в чистеньких немецких Бадах и Баденах. Он покорно пил кислые, горькие, соленые воды, принимал ванны и с удивлением ощущал, как медленно и неуклонно созревает в нем ностальгия.
Откуда взялась она, эта непонятная тоска по родине?
Пол пытался анализировать. Нет, даже не семьи ему так остро не хватало. Он любил Эллен, любил мать, это не подлежало сомнению. Но не в этом было самое главное. Иной, необъяснимой, неразумной связью держала его земля отцов.
Он попробовал возмутиться. Чем, кроме пинков и обид, наделила она его? Не матерью – злой мачехой из сказок обернулась к нему его родная страна.
И все же он не мог жить без нее. В Европе он ощущал себя крохотной молекулой, заброшенной в чужой мир и обреченной на скитания. Конца этих скитаний Пол ожидал, как ожидают рассвета. Лишь дома – покой. Пол чувствовал себя старым, больным и разбитым. Ему шел тридцать первый год.
Он вернулся в Париж и начал собираться на родину.
Денег не было, идея с книжкой провалилась, ожидать перевода из Нового Орлеана в ближайшее время не приходилось.
Скрепя
– Америка, знаешь ли, это очень далеко.
Пол вспыхнул.
– Ты что, не доверяешь мне? Тогда – вот! – Он протянул руку. – Дай мне тысячу франков и возьми в залог вот это…
Он протягивал Жюлю свои золотые часы, знаменитые часы «Уолтхэм», приз, полученный в Нью-Йорке в год его Триумфа. Де Ривьер дал ему тысячу франков – часы стоили значительно дороже [14] . Пол довольно сухо простился с бывшим другом и покинул Европу навсегда.
Он возвращался через Кубу и провел в Гаване несколько дней. Его встречали по-прежнему с великим почетом.
В Гаване состоялось последнее известное шахматное выступление Пола Морфи. По просьбе своих кубинских друзей он сыграл три партии вслепую одновременно против гаванских мастеров Пласидо Домингеца, Сельсо Гомайо и Феликса Сикрэ.
14
Через 53 года, в 1920 году, эти часы были проданы в Париже с аукциона наследниками Жюля Арну де Ривьера, Купил их для своей коллекции американец, пожелавший остаться неизвестным.
Пол без большого труда выиграл все три партии и больше никогда в жизни не играл вслепую.
Он вернулся домой осенью 1867 года и застал все в том же виде, в каком покинул.
Все с теми же унылыми песнями обрабатывали луизианские негры чужие поля, но поля эти успели переменить владельцев.
Они принадлежали теперь не аристократу креолу, а североамериканскому банку или хлопкообрабатывающему товариществу.
Иногда владельцем маленькой плантации оказывался плечистый фермер из Айовы, решивший испробовать, не доходнее ли хлопок родной кукурузы?
И все это были новые люди, лишь недавно перебравшиеся в завоеванный край.
В доме на Роял-стрит все шло по-старому.
Миссис Тельсид по-прежнему устраивала музыкальные вечера, хотя настоящих профессионалов приходилось приглашать все реже и реже. Эллен быстро увядала, но все так же сильно и нежно любила брата и мать. Эдуард преуспевал и поговаривал о расширении. Пол предложил быть юрисконсультом фирмы, но Эдуард весело отшутился и предложил вместо того Полу денег взаймы. Пол взял.
Опять началась тихая, размеренная жизнь с ежедневными прогулками по Французскому рынку, посещениями собора и оперы на Бурдон-стрит.
Казалось, все идет по-прежнему, но миссис Тельсид и Эллен были обеспокоены: с некоторых пор они начали наблюдать за Полом и заметили ряд странностей и чудачеств, которых не замечалось за ним раньше.
Всегда безупречно вежливый и учтивый, Пол мог теперь остановиться на улице и, нарушая все законы приличия, несколько минут неотрывно смотреть на понравившееся ему женское лицо. Он стал невнимателен и рассеян, хотя одевался все так же щеголевато и по-прежнему следил за своей внешностью.