Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине)
Шрифт:
Рейли раскланялся и исчез.
Он очень хорошо умел исчезать, этот английский разведчик.
Эдуард Петрович некоторое время посидел в задумчивости, соображая, о какого конца подойти к выполнению задания Рейли. «Зачем им понадобился Большой театр? Рейли, конечно, врал, когда говорил, что не знает о плане Локкарта… Очевидно, они уже кое-что успели пронюхать. Комендант — латыш… Неужели они и его думают завербовать?» Один за другим задавал себе вопросы Эдуард Петрович, но так и не смог ответить на них.
Возвратился в казарму. Позвонил
— Не уходи из казармы. Скоро приду.
Приехал он в сопровождении высокого, несколько сутуловатого мужчины во френче и широченных бриджах с лампасами. Продолговатое, острое лицо с большим носом и узкими щелями глаз, негромкий приглушенный голос— все выдавало в нем человека спокойного и, как показалось Эдуарду Петровичу, даже флегматичного. Он протянул Берзину длинную жилистую руку:
— Аболинь.
Петерс, видимо, очень торопился.
— Только что был у Дзержинского. Решили так: заместитель коменданта Большого театра товарищ Аболинь впустит вас в театр в ноль часов тридцать минут. — Он повернулся к Аболиню, спросил: — Вы запомнили: второй подъезд, говорить будете только по-латышски вот с ним, — Петерс кивнул в сторону Берзина. — Узнаете его в темноте?
— Так точно, товарищ Петерс.
— Хорошо. Можете идти. Подождете меня в машине.
Когда Аболинь вышел, Петерс присел на колченогий стул.
— Предвижу твой вопрос, Эдуард. Аболинь — действительно заместитель коменданта. Человек наш, надежный. Не знаю, как говорить, а молчать он мастер. Полчаса с ним толковали, пять-шесть слов сказал, не больше.
— Это хорошо. Но зачем, скажи, Рейли понадобилось вдруг обследовать Большой театр?
— Если бы ты получил это задание от Рейли на сутки… нет, даже на полсуток раньше — я бы удивился не меньше тебя. А сейчас, — Петерс вздохнул. — Умеют работать, черти! Ничего не скажешь.
— Ты о чем? Не понимаю.
— Сейчас поймешь… Сегодня утром было принято решение — шестого сентября созвать пленарное заседание ЦИК и Московского Совета. Заседание, как всегда, будет проходить в Большом театре. Теперь понял?
— Чуть-чуть… Что же дальше?
— А дальше — сплошная муть, фантазия, туман… Прояснить это можешь только ты. Любой ценой надо узнать, что они готовят. Дело, очевидно, нешуточное. В театре будут Ильич, правительство…
Хорошо, Яков Христофорович, сделаю все возможное…
— И невозможное! Желаю успеха! — уже в дверях он обернулся. — Помни, Эдуард, мы ждем!
После ухода Петерса Эдуард Петрович приказал дежурному никого к нему не впускать и прилег на скрипучую койку. Лежал, устремив взгляд в сероватый, весь в трещинах потолок.
Как далек от него сейчас тот — иной мир, где были и парк Аркадия, и счастливые вечера у Бастионной горки, и ставший неожиданно понятным говор сосен на дюнах… Двое в бесконечном, огромном мире, который принадлежал им. Только им! Ему и Эльзе!
«Увижу ли я когда-нибудь
И еще подумал он: хорошо бы написать большое полотно, на котором тот — иной, но очень близкий мир стал миром сегодняшним… Стал придумывать сюжет картины, но так и не додумал.
— Эдуард! Хватит спать! — услышал он голос Петерсона. — Двенадцатый час. Надо собираться. Петерс приказал как следует накормить тебя. Посмотри, что я принес…
Он протянул оторопевшему Берзину солдатский котелок, до краев наполненный духовитой ячневой кашей, от запаха которой у Эдуарда Петровича перехватило дыхание.
— Ячневая! Вот здорово! — он вскочил, принялся лихорадочно шарить по столу. — Ложка! Где-то тут была ложка.
— Да вот она! — Петерсон протянул ему большую деревянную ложку. — Физиономию хоть бы сполоснул, чадушка!
— Верно! Верно, надо умыться! Я сейчас, — говорил он, стремительно стягивая с себя гимнастерку. — Ячневая каша! Бывало, мать наварит вот такой котел, — Берзин развел руки, показывая, какой огромный котел, и, уловив скептический взгляд Петерсона, добавил — Честное слово! Не меньше! А каша… ммм! Со шкварками! Мечта!
13
Рейли встретил его торопливым вопросом:
— Удалось договориться?
— Да! Но не с комендантом, а с заместителем. Комендант болен…
— Черт с ним! Главное — попасть в театр.
До условленного времени оставалось еще минут сорок, и они гуляющей походкой прошлись к Столешникову переулку.
На углу Столешникова постояли, прислушиваясь и наблюдая, как ругаются между собой извозчики.
— Что-что, а ругаться москвичи умеют, — обронил Рейли.
— И не только москвичи, — подтвердил Берзин, вспомнив матроса. — Лондонцы, по-моему, так же не отличаются изысканностью выражений?..
Рейли промолчал. И только когда они повернули обратно, вдруг рассмеялся:
— А вот где пьют, так это в. Гамбурге…
— К чему вы это?
— Есть такой анекдот. Русский анекдот. Не слышали? Из заграничного вояжа вернулся богатый купец. Собралась многочисленная родня. Сидят, пьют чай из самовара, ждут, когда Сила Силыч начнет рассказывать. А он молчит, хмурый, как осень. Молчит и молчит. Наконец кто-то из гостей не выдержал: Сила Силыч, а ты в Мадриде был? Был, устало отвечает Сила. Ну, а в Риме был? Был, следует односложный ответ. А в Париже? Говорят вам — был! — начинает сердиться Сила. А в Лондоне? И в Лондоне был! — уже кричит Сила. Испуганные гости замолчали, робко попивают чаек, а Сила Силыч — чернее тучи. Помолчал с пяток минут — с эдакой кондовой тоской вдруг выдохнул из себя: а вот где пьют, так это в Гамбурге! — Рейли снова засмеялся. — Прорвало, значит, человека. Мне видится в этом анекдоте весь русский характер. Вы согласны?