Повесть о потерянном времени
Шрифт:
— Я здесь главный пожарный, а не пожарник! — истошно вопил прапорюга, быстро собравший и уже сжимающий в потной ладони разом пожелтевшие «бычки».
— А какая, на хрен, разница? — ревел взбешенный старлей, вытаскивая за шкирку борзого прапора из дверей бокса, — на помойку! Бегом! По команде «бегом» руки сгибаются в локтях, товарищ прапорщик! Вот так! Бегом, марш!
— Вы еще за это ответите, — заскулил, медленно убегающий в сторону мусорного бака прапорщик.
— Отвечу-отвечу, — прохрипел, догнавший прапора старлей и добавил, придав ему пинком должное ускорение, — только поторопись-ка ты, рыжий хрен!
— Я Вам еще все это припомню. Вы мне еще ответите за оскорбление личности! — вопил уже достаточно быстро убегающий прапор.
— Отвечу-отвечу, — проговорил, постепенно
Сергей уже подошел к своему общежитию с аппартаментами под лестницей, когда утро уже вступило алым рассветом в свои наследственные права. «Здравствуй, новый день, — мысленно проговорил Сергей, — принеси нам, сирым, хоть чего-нибудь похорошему яркого. Избави нас от серости повседневности!» Он знал, о чем мысленно просил, приветствуя наступающий день, потому как давно уже понял, что самое тяжелое в военной жизни мирного времени это не учения, марши и вводные, а серая, растлевающая душу военная повседневность. В особо заумных военно-научных трудах это уничтожающее личность явление часто называют не иначе как «повседневная деятельность войск».
Глава 3. Борьба за повседневщину
Дальнейший ход событий показал, что старлей очень даже преждевременно опасался наступления повседневности. В отличии от давно осевших в гарнизоне военных, ему еще много надо было сделать, чтобы эта повседневность наступила и, только потом уже постепенно обрыла до того состояния, чтобы пришлось с ней всеми силами бороться… Вскоре после возвращения с учений к Просвирову наконец-то прикатило его долгожданное семейство. Состоялась-таки воссоединение после почти двухгодичного перерыва. В обычно мягкие черты лица жены вкрались жесткие оттенки перенесенных переживаний и усталости от почти вдовьего бытия. Заметно постарел сын, превратившись из непрерывно ползающего, везде лазающего и пытающегося ходить годовалого пострела в степенного и философствующего трехлетнего мудреца. Мудрец любил подолгу сиживать на полу, погружаясь в глубокие размышления о бренности бытия. При этом он полусознательно строил различные комбинации из игрушек и частенько вздыхал, приговаривая: «Ох, как быстло безыт влемя!» «Вот и ну! — удивлялся Сергей, — откуда это у него? Папа, вроде бы, по-армейски психически здоров и, как полагается военному, слегка туповат. Все, как говорится, в соответствии с петровскими традициями: пред лицом начальствующим вид подчиненному необходимо иметь лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство. Может, мама страдает тайной склонностью к любомудрствованию? К созерцанию феноменов трансцидентального сознания? Не похоже. У мамы очень практический склад ума и полное отсутствие свободного времени. Надо срочно что-то с парнем делать. Больно уж все это не соответствует его возрасту. Так ненароком может и крышу у мальца снести. Нельзя же родителям сидеть сложа ручки и спокойно наблюдать за тем, как у родного чада «тихо шифером шурша, едет крыша не спеша».
Но приезд и связанные с ним приятные хлопоты были еще несколько впереди. Сейчас же Сергею предстояли многие битвы. Битвы за создание этой здоровой обыденности, а попросту говоря, за налаженный семейный быт. Собственно первая битва за эту обыденность у Сергея началась еще до приезда семьи и случилась она с батальонным замполитом, спесивым и циничным майором, носящим соответствующую его внутреннему содержанию фамилию — Хитрованов. Битва началась за кусочек гарнизонного жилья для своего немногочисленного семейства в тот момент, когда до майора дошел по инстанции поданный Серегеем рапорт с предложением этот самый кусочек ему каким-либо образом выделить.
— Какая это еще семья к Вам вздумала вдруг приехать? Что Вам спокойно не живется? Мы же выделили Вам койко-место в общежитии, вот и проживайте
— А Вы, наверное, еще моего личного дела не успели прочитать и не знаете, что у меня, оказывается, она есть. Семья эта. Впрочем, при Вашей занятости это совсем неудивительно. Я уже и сам стал забывать об этом факте своей биографии. Проснешься, бывало, утром в одиночестве и начинаешь думать: а чего это я опять в кровати один очутился? На соседней койке храпит какой-то мужик, или же множество каких-то мужиков похрапывает, посапывает и временами даже попердывает на множестве соседних коек. Я же, вроде бы, когда-то женился и даже, если не изменяет память, успел дитем обзавестись. Где же это все? Куда делось? Может, мне все это только сегодня приснилось? Не поверите, аж потом иной раз прошибет. Приходится сразу же открывать Удостоверение своей личности и убеждаться в своей психической дееспособности — там черным по белому написано: семья есть. И даже некоторые данные приведены: жена — такая-то, сякая-то; сын — такой-то, сякой-то. Вот как только глянешь на эти документы, так сразу и успокаиваешься. Но не надолго. Потом другие мысли начинают в голову лезть: а жена не вышла ли ненароком еще раз замуж? На кой ей такой муж? А может давно уже пошла по рукам или превратилась в обычную проститутку после долгой разлуки-то? Что с сыном? Может, уже состоит он на учете в детской комнате милиции? Вы понимаете, о чем я?
— Вы меня за советскую власть не агитируйте — я коммунист с десятилетним стажем. Не надо забывать, что мы с Вами в армии находимся, а Вам командир еще по Вашему приезду сказал, что с семьей надо бы повременить, потому как нет свободного жилья в гарнизоне.
— В этом отношении мне как-то по-барабану, что и когда он там сказал. Нет жилья, давайте мы поселимся в штабе. Вон у Вас агиткомната какая большая. Вынесем из нее трибуну-кормушку для агитатора и сразу же можно будет туда две кровати и шкаф поставить. Туалет в коридоре имеется. Правда, только один. Но это не беда — повесим табличку для мальчиков и девочек и будем по расписанию переворачивать. А как по другому? Вы ведь как замполит никак не можете допустить развала советской семьи? Этой фундаментальной ячейки социалистического общества?
— А где же я, по-Вашему, буду политзанятия с прапорщиками проводить? Это ведь два раза в неделю и по четыре часа!
— Понятия не имею. Можно в том же туалете. Там места на всех прапорщиков хватит. А семья потерпит. Это же всего-то два раза в неделю.
— Немедленно перестаньте кощунствовать! Политзанятия — и в туалете! Это же надо было такое ляпнуть! Надо уже, наверное, выносить обсуждение Вашего поведения на партийное собрание! Даже представить страшно, что в этом заведении будут звучать такие имена: Ленин, Маркс, Энгельс…! — замполит с картинным благоговением закидывает голову и зажмуривает глаза.
— Дело Ваше, я предложил один из множества вариантов. И ничего кощунственного я тут не вижу. Вы что, всерьез думаете, что люди, имена которых Вы только что перечислили, были бесплотными существами и не знали, что такое сортир? — лицо старлея, не желающего становиться предметом внимания партсобрания, сразу же приобретает классическое в лихости и придурковатости своей удивленное выражение.
— Какое это еще «множество вариантов», — хитро прищурился заметно смягчившийся замполит, — предлагайте, может мы тут чего-то не знаем, а Вы только приехали, глянули вокруг и сразу что-то увидели.
— Например, можно подселить нас в квартиру Ахтунга. У него же четырехкомнатная, а живет вдвоем с женой. Зачем ему столько квадратных метров?
— ??????????????????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! — глаза Хитрованова, выскочив из орбит, заскакали как теннисные мячики по громадной поверхности его обтянутого зеленой биллиардной тканью стола. Дыхание сделалось сдавленным и хриплым.
— Что с Вами? — деланно-обеспокоено спросил Сергей, делая заботливый полувыпад в сторону резной тумбочки, стоящей рядом со столом и поддерживающей запотевший граненый графин, взятый в плен окружавшими его граненными же стаканами, — может водички налить?