Повесть о Великой стене

Гурьян Ольга Марковна

— Я помню.

И вдруг, зарыдав, закричал:

— Я помню, помню, я все помню!

Сяо-ба вскочил, бросился к нему, схватил его за рукав:

— Что с тобой, Чжи, братец мой?

Но Хо Чжи отталкивал его и продолжал кричать:

— Я все помню! Как били меня плетью, пинали сапогом! Делали из меня собаку! Гоу! Гоу! Виляй хвостом, тащи в зубах охотничью добычу! Гогочи гусем! Го-го! О, мое сердце разрывается от этой муки! Я должен идти! Терзают, ка

лечат, мучают детей! Я пойду освободить их. Пустите меня!

Едва удалось его успокоить,

и Сяо-ба всю ночь уговаривал его, обещал, что скоро они отсюда уйдут и по всей реке пронесутся, как два дракона, два брата: Тюремный тигр — Би Хань, и Улыбающиеся губы — Чи Вэнь. Все, кто работает на реке, примкнут к ним, и они убьют мучителей и спасут несчастных детей и что надо еще немного, совсем немного подождать.

— Я заикался, помнишь? — говорил Хо Чжи. — Меня били, пока я не разучился говорить по-человечески.

— Чжи, милый, ведь это прошло!

— А другие дети, маленькие рабы! Пусти меня, Сяо-ба!

— Чжи, мы уйдем, мы спасем и маленьких и больших.

Потерпи немного.

В этот вечер так и не удалось поговорить с У-яном, но на другой день договорились, и У-ян сказал:

— Я с вами не пойду, потому что по мне одному всех вас признают. Но я помогу вам уйти.

А затем обсудили они, как это сделать.

Вечером каторжники вернулись с работы, за ними захлопнули и заперли ворота в ограде, и двое часовых присели на корточки, охраняя выход. Каторжникам роздали еду, они жадно ели, но не все. Многие сидели, сжав влажные руки в кулаки, готовые к прыжку, ожидая сигнала.

У-ян лениво подошел к воротам, потрогал запор. Так давно он был на каторге и так примерно было его поведение, что один из часовых не обратил на него внимания, а другой проворчал:

— Что за шутки, У-ян? Пошел прочь!

Но У-ян, слегка согнувшись, приподнял ворота, снял их с петель, положил себе на голову и, придерживая одной рукой, пошел, будто женщина, несущая на голове плоскую корзинку с лепешками. Часовые бросились за ним. Он остановился, повернулся, сказал:

— Подойдите только! Одна рука у меня свободна.

Они закричали, сзывая охрану, окружили его, как стая собак окружает дикого кабана. А он, подняв обеими руками ворота, как щит и как оружие, повторял:

— Подойдите только!

Они начали его уговаривать:

— Что тебе вздумалось? Вернись! Не будет теба наказания, если сдашься добровольно.

Продержав их, сколько показалось ему нужным, У-ян положил ворота на землю и сказал:

— Я сдаюсь.

И такой же ленивой походкой пошел к ограда. Они начали его просить:

— Повесь ворота обратно на петли!

— Не стану я их вешать, — возражал он. — Вешайте сами. Я весь день работал, а теперь хочу есть и спать.

Они всё уговаривали его, и он наконец поднял ворота, отнес их обратно и повесил на место. Ограда вновь была замкнута. Но уже Сяо-ба и Хо Чжи и сотня других каторжников успели скрыться.

Следующая глава начнется в императорском дворце, а затем читатель вновь вернется в Лишань и узнает, что это было за удивительное место и над чем трудились тридцать тысяч

каторжников, из которых многие были искусными мастерами.

Затем, недолго пробыв внутри горы, читатель поедет знойной дорогой и узнает, как опасно предсказывать будущее на века вперед.

ШИ ХУАНДИ РАДУЕТСЯ ЖИЗНИ

Как в бесконечном небе навеки утверждены места планет, созвездий и Млечного Пути, так в том же порядке были расположены в необъятном парке близ Саньяна двести дворцов Ши Хуанди. Но был среди них один, вдали от всех, на берегу уединенного заросшего пруда. Стены поросли молодыми деревцами, балюстрады обрушились, корни трав разломали мраморные плиты, дожди смыли роспись стен, никто не подметал листья, усеявшие чуть видную дорожку. В этом дворце не смеялись, не плясали и не пировали. И если среди ночи тихий голос запевал песню, то звуки ее были скорбны и прерывались рыданиями. Зто был павильон Осенних Листьев, жилище жен, которых Ши Хуанди разлюбил и забыл.

Веер, летом веящий прохладой,Наземь уронен рукой небрежно.Нет в его движении отрады.Дуновений легких, нежныхОсенью не надо.

В этом дворце уже пять лет жила Лин-лань. Целый год неизменно всюду сопровождала она императора, украшая пиры, услаждая досуги, развлекая усталость. Разве за год может увянуть красота? Нет, но наскучить!

Однажды вечером вошел к ней император, а за ним слуги внесли зеркало. По золотому полю его оборота бесконечным шествием влеклись на брюхе четыре дракона, подымая зловеще изогнутые когтистые лапы, свесив языки из ощеренной пасти. Лин-лань протянула к зеркалу руки, но слуги укрепили его на высокой подставке, а император сказал:

— Посмотри в это зеркало, моя красавица. А я погляжу через твое плечо, не увижу ли в магической полированной поверхности, что таится в твоем сердце?

Испуганная Лин-лань слышала о том, что у императора есть волшебное зеркало, отражающее тайные помыслы смотрящего в него, о том, что многие поплатились жизнью за нечистую совесть и скрытое желание. Со страхом взглянула она в зеркало и увидела за своим плечом страшный образ — крючковатый нос, глаза выпуклые и желтые, как у осы. Будто в первый раз увидела его, и так показался он ужасен, что она отшатнулась и закрыла глаза рукавом.

— Я не нравлюсь тебе больше, мой пляшущий цветок? Ты не хочешь на меня смотреть? И я тоже не хочу смотреть на тебя.

Тут же слуги схватили ее, бросили в паланкин, бегом вынесли из дворца, и она очнулась уже в павильоне Осенних Листьев. Здесь она жила, считая мгновения за годы. Ей минуло двадцать четыре осени.

Вдруг прохладным утром, солнце едва пронизало листву, она увидела на заброшенной дорожке золотой паланкин и слуг в придворной одежде. После пяти лет разлуки Ши Хуанди прислал за ней.