Повесть о юности
Шрифт:
И Полина Антоновна не могла разобраться: кто же из них ведет главную линию в доме — «лед» или «пламень»?
А Федор Петрович продолжал:
— От учения он никуда не уйдет. Теперь вся жизнь такая — гулять не дает. Где работа, там и учение. Вот я, к примеру… Я всю жизнь работал и всю жизнь, считай, учился. И в школе образовательной для взрослых и на курсах разных. Партия сильно помогла, вытягивала. Ведь это ж, я считаю, самое первое дело для человека — образование. Какой теперь человек без образования? А только нужно, чтобы это по сознанию шло!
— Вот это верно! — согласилась Полина Антоновна. — Ну, так давайте вместе добиваться, чтобы
— А что? Или плохо учится? — тревожно подалась к ней Ольга Климовна.
— Да ведь как сказать?.. Вы табель просматриваете?
— А как же? — ответил отец. — Это я вижу: опять осечки пошли да оступки.
— Нет, мы за ним смотрим! — добавила Ольга Климовна. — Я одна с ними в войну жила, и то из глаз не выпускала. Он у меня… был такой случай… Рассказать, что ли, отец? — обратилась она к мужу и тут же решила сама: — А почему не рассказать? Учительница все должна знать. Правильно я говорю?
— Правильно, Ольга Климовна! Правильно! — обрадовалась Полина Антоновна. — Так что за случай?
— Он у меня раз десять рублей вытащил, в расшибалочку проиграл. Я его сама отутюжила, а потом отцу написала. А отец ему с фронта отписал. Спросите его как-нибудь, это письмо у него до сих пор бережется. Одним словом, наказ получил как следует.
— Очень хорошо! — одобрила опять Полина Антоновна.
— Без «нельзя» нельзя! — в своей резонерской манере заметил отец. — Еще мой дедушка покойный говаривал: «Если б все можно было, то ничего бы и не было». А все берется с малого. Нынче на одном сбаловал, завтра на другом — глядь, и засосало. Нет, я в этих делах строгий!
— Ну, с тех пор, с того письма, — продолжала свой рассказ Ольга Климовна, — как перед самой собой скажу: ничего не замечала. И у меня этого в порядках нету: шкаф запирать, да следить, да бояться. Если уж своих детей бояться, это что ж? Это уж никакой жизни не будет!.. Нет, мы за детьми следим. Но вот с Борисом тут год-два хуже пошло. И в школе прежней что-то не так было… Это верно. Да нет! И мы ослабили! Правда, отец? По совести? Ослабили!.. А теперь мы ему прямо сказали: хочешь учиться — учись! Сам учись! На добавочных учителей не рассчитывай. Учитель говорит в школе — лови! С лету лови!
— В классе он работает, не жалуюсь, — сказала Полина Антоновна. — А дома… вообще вне школы… Вот где он, например, сейчас?
— Да я уж и не знаю, где он запропастился! — забеспокоилась мать. — Сказал, пойду к товарищу задачки решать.
— Задачи решать?.. А зачем? Пусть сам решает! Сколько времени я у вас сижу, — ему давно бы пора все задачи перерешать… Кстати, к какому товарищу он пошел?
— Да я не знаю… Видно, к этому футбольщику кудлатому. Ох, не люблю его!.. Будь моя власть, я бы эти футболы-волейболы начисто запретила! — сказала Ольга Климовна.
— А у нас с этого футбола год начался. Вам Боря, вероятно, рассказывал…
— Нет, что-то не помню, — настороженно ответил Федор Петрович.
— Как же! Большая неприятность была! — И Полина Антоновна вкратце рассказала историю с разбитым окном.
— Гм… Интересно! — Федор Петрович покачал головой.
— А вообще как он с вами? Делится?
— Да нет! Он парень не лживый! — заступилась за Бориса мать, но отец опять покачал головой и еще раз повторил:
— Интересно!
В этом «интересно» было то главное, на что рассчитывала Полина Антоновна, и больше задерживать разговор на этом вопросе она не хотела.
Поговорив еще
— Ну что ж, будем вместе воспитывать сына! — сказала она. — Не забывайте школу!
— Как можно забывать? — ответил Федор Петрович. — Дело-то общее!
Полина Антоновна не жалела, что засиделась у Костровых. Хороший, дружный дух в семье, бойкая, горячая мать, рассудительный отец, дети… Такие семьи иногда вызывали у нее даже грусть. Было обидно за себя, за то, как сложилась своя собственная жизнь: жила одним-единственным сыном, дышала им, случалось — ночи не спала. И вот вырастила и прямо со школьной скамьи отдала родине в грозные годы великих испытаний. Не полюбовалась, не порадовалась. Поэтому она, может быть, больше стала любить и тех, кого поручало ей государство, но мысли о своем, о безвозвратно потерянном, продолжали томить сердце. И Полина Антоновна, выйдя от Костровых, в раздумье остановилась у подъезда.
Был поздний вечер. Безликое, мглистое небо висело совсем низко над фонарями, над крышами домов, и все-таки его нельзя было ни разглядеть, ни почувствовать. Проходили редкие прохожие. Какая-то женщина гуляла с большой серой собакой и о чем-то строго разговаривала с ней. Из-за угла вынырнула машина и ярким светом озарила всех — и прохожих, и женщину с овчаркой, и дворничиху у ворот. В этом свете Полина Антоновна ясно увидела коренастую фигуру мальчика, торопливо пересекавшего мостовую. Не обращая внимания на сигнал, мальчик пробежал почти перед самыми фарами машины и как вкопанный остановился перед Полиной Антоновной.
— Ну, здравствуйте! — подчеркнуто сказала та в ответ на безмолвное смущение Бориса.
— Здравствуйте, Полина Антоновна! Простите… Я вас не узнал.
— Где уж тут!.. А когда же вы будете учить уроки?
— А у нас к завтрашнему мало, — ответил Борис обычным в таких случаях ученическим доводом.
— Почему же мало? — усомнилась Полина Антоновна. — Да и все равно: сначала нужно было сделать уроки. Вы где были?
Под ее пытливым взглядом простое и бесспорное, казалось бы, объяснение («был у товарища, решали вместе задачи») рассыпалось в прах. Приходилось отчитываться: и у какого товарища был, и почему понадобилось делать задачи вместе, и сколько времени на это ушло. А за всем этим, уже перед самим собой, вставали дела и занятия, ничего общего с математикой не имеющие: и фехтование на рапирах, которых ни у кого в классе, кроме Сухоручко, не было, и телевизор, не посмотреть который, тоже было нельзя, и эти картинки… В картинках этих было много заманчивого и в то же время стыдного, от чего Борису стало неловко еще там, у Сухоручко, и еще более неловко сейчас, перед лицом учительницы. Стоило только подумать обо всем этом, как глаза начали косить в сторону и голос потерял твердость. Пришлось прятать глаза и безнадежно путаться в объяснениях.
Однако все это было пустяками по сравнению с внезапно, как молния, мелькнувшей у Бориса мыслью: «А зачем приходила Полина Антоновна?..»
Как это все-таки скверно — жить и каждую минуту ждать разоблачения! И почему он не рассказал обо всем отцу с самого начала?
Все эти мысли всколыхнули душу Бориса, но он подавил их и, простившись с Полиной Антоновной, пошел домой с подчеркнуто бодрым видом.
— У нас Полина Антоновна была? Я ее у подъезда встретил…
— Была! — коротко ответил отец, и в его голосе послышалось что-то, заставившее Бориса насторожиться.