Повесть о юности
Шрифт:
— Название должно быть, как и газета, ироническое, со смыслом, — говорил Игорь.
Не найдя названия со смыслом, заговорили о школьных делах — о кружке танцев, об учителе психологии, о том, как Сухоручко вертится перед зеркалом. Борис шутя употребил при этом выражение, которое ему очень понравилось при изучении в прошлом году биографии Лобачевского: великий математик получил от мракобеса Магницкого выговор «за дерзкое поведение перед зерцалом».
— А вот и заглавие! Зерцало! — воскликнул Игорь, и всех почему-то привлекло это чудное, старинное слово.
Так появилось «Зерцало», а вместе с тем и его третий редактор — Игорь Воронов.
Оставалось вывесить газету, — обязательно тайком, чтобы никто не видел. Это всем казалось почему-то необычайно важным.
Борис забрался в класс
Впечатление от газеты было так списано в следующем номере:
«Первый номер «Зерцала» был встречен с большим интересом. У газеты образовалась толпа, и Сухоручко, успевший занять место впереди, с большим подъемом прочитал вслух «Рассказ нянечки» и, точно речь шла не о нем самом, смеялся.
Вася Трошкин тоже был чрезвычайно доволен, что его кипучая деятельность на переменах так правильно и живо отражена в «Слове о побоище». Он очень гордится тем, что его отметили в газете, хотя по его мнению, стихотворцу все-таки нужно дать в лоб.
Два Юрки, читая статью «Бупс», с удивлением заметили, что каждый раз, когда вызывают Томызина, они бросают как раз те самые реплики, которые приведены в статье, правда, с некоторыми изменениями. Они, например, говорят: «Ага, Бупс, попух!» — а не «попался», как написано в заметке. Вместо «не робей» они говорят «не трухай» и т. д.
Но мы каемся, что никак не можем идти ни в какое сравнение с этими товарищами в знании русского языка и потому заменили столь милые их уху сочные словечки самыми простыми и общеупотребительными, в чем очень перед ними извиняемся.
Саша Прудкин, прочитав газету, заявил, что все бы ничего, да содрали у кого-то заглавие. Но мы и на это не обижаемся. Нам известно кое-что о том, как Прудкин готовит уроки, и… что сделаешь, если человек на свой аршин всех мерит?
— Ну что такое? — глубокомысленно пожал плечами Витя Уваров. — Зубоскальство какое-то! Безыдейщина и никакой серьезности!
Говорят, он думает перещеголять нашу газету юмористическим выпуском «Голоса класса». Но вот мы уже выпускаем второй номер, а «Голос класса» еще не появляется. Праздника ждут!»
Когда был готов второй номер «Зерцала», Полина Антоновна пошла к директору.
— В моем классе, Алексей Дмитриевич, наметилось очень интересное явление.
Она рассказала директору историю появления «Зерцала».
— Первый номер я им разрешила на свой риск и страх. Мне казалось, что на этом все кончится. Просто так — забава!.. А теперь вижу — нет. Намечается что-то хорошее!
Полина Антоновна замолчала, ожидая, что скажет директор и как оценит этот ее довольно необычный опыт. Но директор молчал, выстукивая пальцами по столу.
— В то же время создается несколько фальшивое положение, — не зная, как понять молчание директора, продолжала Полина Антоновна. — Выходит газета, неизвестно кем выпускаемая… Ребята до сих пер ведь не знают редакторов!
— Д-да-а!.. А попробуем осмыслить это явление! — в глазах директора заблестели знакомые искорки. — Стенгазета у нас стала традицией. А у традиций есть свои плюсы и свои минусы. Они закрепляют достигнутое и в то же время… в то же время они могут мешать новому. В них форма может взять верх над содержанием. Согласны вы с этим? Так это получилось и у вас с «Голосом класса». Да и не только у вас. Форма! Нужно выпустить газету, а души живой нет, страсти нет! Гнева нет! А без страсти какая газета? И если у вас появилась «Могучая кучка»… Не знаю, смотрите сами! Хорошая инициатива подобна искре, и глушить ее грех. Ведь как, по-вашему, хорошо получается?
— Хорошо!
— А что хорошо получается, то должно жить. На мой взгляд, эту искру глушить нельзя. Нужно только найти правильные формы. Попробуйте!
Немногое сохранила Вале память о семейной жизни до войны. Помнилось только, что папа всегда был неразговорчивый, суровый, а мама любила петь, играть на гитаре и много смеялась. А так — жизнь как жизнь. Валя о ней не думал, писал печатными буквами папе письма на фронт и, когда тот вернулся, очень этому обрадовался.
А потом пошло непонятное: папа вернулся, а мама плачет.
Часто по ночам Валя слышал из их комнаты резкие голоса, мамин плач и опять голоса, — папа с мамой ссорились. На другой день папа уходил на работу без завтрака, а мама вздыхала и опять плакала. Иногда эти ссоры случались и днем, и тогда под горячую руку папа устраивал «татарские нашествия» на его «людишек» — выбрасывал их в мусорное ведро. «Людишек» потом Валя из ведра выбирал или вырезывал новых, а на папу обижался, особенно когда тот в ответ на его протесты говорил ему: «ты соплив», «ты глуп», и предвещал ему «чахлую будущность». На маму Валя обижался реже. Маму ему часто было жалко: раз плачет, нужно жалеть, — зря не плачут.
Один раз Валя проснулся от громких голосов в соседней комнате: папа с мамой опять ссорились. Голоса становились все громче и громче, потом дверь отворилась, выбежала мама в халате, за ней папа, и они кричали друг на друга. Валя вскочил с кровати и бросился к ним. Он ничего не понимал, ему жалко было и того и другого, он старался их поймать, соединить и обнять обоих вместе. Мама обняла его, прижала к себе и сказала, обращаясь к отцу:
— Видишь, что из этого получается?
Потом постепенно ссоры стали затихать и наконец совсем прекратились. Но зато в семье установилось то, что оказалось страшнее всех ссор и слез: молчание. Папа приходил с работы, мама молча подавала ему ужин, папа молча съедал его и уходил спать.
Особенно тяжелы были праздники, выходные дни, когда вся семья волей-неволей собиралась вместе и все вместе обедали. За столом тогда водворялось тягостное молчание, душившее одинаково всех, и только изредка, как бы из страха перед ним, начинались мелкие разговоры — о слишком соленой селедке, о задолженности за квартиру. Иногда эти разговоры перерастали в споры, даже ссоры — тоже мелкие, после которых становилось еще тяжелее.
Когда этим летом приезжала ялтинская тетя, она по какому-то поводу стала рассказывать, как весело проходит у них время, какой веселый у нее муж. Мама слушала-слушала и оказала:
— А мы всё молчим!
И заплакала.
Молчание было хуже ссор! Во время ссор Валя мог за кого-то вступиться, мог взывать о примирении. Но к кому взывать и кого с кем примирять, когда никто не ссорится? А в то же время чувствуешь, что в семье нет мира, нет дружбы, нет жизни. Молчание…
Валя тоже привыкал молчать. Он молча присматривался к отцу, к матери, молча думал, молча искал ответы на волновавшие его вопросы: кто прав, кто виноват и в чем вообще дело?
Валя уходил от семейной обстановки в собирание марок, монет, в изучение китайских иероглифов, потом — в фантастический мир своих «людишек», в котором можно было разговаривать, думать и по-своему осуществлять все мечты и желания. Он уходил в мир шахмат, в котором этим вопросам вообще не было места. Потом он ушел в математику, в мир Лобачевского, широкий, увлекательный, но тоже бесстрастный и далекий от неразрешимых вопросов жизни, А иногда хотелось просто уйти из дома, быть совершенно одному, ни от кого не зависеть — бродить по шумным улицам Москвы, слушать, смотреть, наблюдать и за всем этим забывать свое настроение и свою тоску по хорошей, ласковой жизни.
Полина Антоновна долго старалась разгадать тайну «семьи без улыбки», как она называла про себя семью Баталиных. В прошлом году она пробовала заговорить с Александрой Михайловной, матерью Вали, стройной, моложавой на вид женщиной с пышными белокурыми волосами, но ничего не узнала.
— Мы следим за Валюшкой, — проговорила Александра Михайловна, отводя глаза. — И отметки проверяем. Как же!
— Это, конечно, хорошо, — ответила Полина Антоновна. — Хорошо, но мало. Родители не просто ревизоры. А потом — что такое отметка? Показатель. Своего рода температура! Если ваш ребенок болен и у вас спросят: «Вы лечите его?» — вы не ответите: «Да, конечно! Я мерю температуру!» Градусником не лечат. Так и здесь. А чем он живет? Как он живет? Как развивается? Какие вопросы у него возникают? Скажите, с какими-нибудь вопросами он к вам обращается? Я имею в виду большие вопросы.