Повесть о юности
Шрифт:
— Н-нет! — чувствуя себя в чем-то виноватой, нетвердо ответила Александра Михайловна. — Так, вообще, конечно… А чтобы с большими…
— А к отцу?
— Не знаю. По-моему, тоже нет.
— То есть как «не знаю», «по-моему»? Простите, но вы говорите точно о чужом человеке.
Александра Михайловна опять опустила глаза и, пересилив себя, отвела разговор в другое русло.
— А о чем же Валюшке нас спрашивать? Он уж большой.
— Большой? — удивилась Полина Антоновна. — А знаете народную пословицу: «Маленькие детки — маленькие бедки, большие детки — большие бедки». У большого мальчика и большие вопросы могут быть. И ошибки большие. Так нельзя, Александра Михайловна! Воспитывать — это не только растить и не просто следить. Руководить нужно! И направлять нужно! А прежде всего — знать.
После этого разговора Валя почувствовал, что мама пытается заговорить с ним, разговориться, расспросить, что-то выпытать. Но стена отчуждения
В занятиях по Лобачевскому Вале мог бы помочь отец, инженер-конструктор. Но Валя к нему не хотел обращаться, а отец ничего не замечал. К тому же он ссылался на крайне срочную работу — разработку каких-то сложных конструкций для Куйбышевской гидростанции, и ему всегда было некогда. Он вообще мало бывал дома.
Так и Осталось все по-прежнему, и Валя привык все разрешать сам: сам копался в книгах, сам думал, доискивался, ошибался и снова думал. И только летом, когда он вдруг почувствовал пустоту кругом и одиночество, он ничего не мог придумать, не мог найти выхода из тупика, в который попал. С начала учебного года он всячески искал поводов сблизиться с классом, с ребятами. И когда возник вопрос, кому переписывать заметки для новой газеты, Валя, не задумываясь, сказал:
— Я перепишу!
Пусть почерк у него никуда не годный и рука не успевает за мыслями и потому слова зачастую оказываются недописанными, — он будет стараться, будет писать бисерными печатными буковками, как когда-то писал «Повесть временных лет» своего «людишкиного» царства.
По этим буковкам Вася Трошкин и раскрыл тайну «Зерцала».
А отсюда, по этой ниточке, сопоставляя разные разговоры и наблюдения, ребята установили и всю редколлегию новой газеты.
На первом же классном собрании Вася с ужасом слушал выступление Рубина, его по-особенному строгий голос и обличающие слова. Он говорил о самозваной газете, о самозваной редакции, называл это отколом от класса и нездоровым явлением, с которым нужно вести суровую борьбу. Валя оглянулся на Полину Антоновну, сидевшую на задней парте, но она молчала, не проявляя, кажется, ни малейшего намерения вступиться и разъяснить, как было дело. Но потом начали говорить ребята, и у Вали отлегло от сердца: ребята все в один голос хвалили «Зерцало» за его боевой дух и остроумие. И только после этого выступила Полина Антоновна. Но самое главное произошло потом: собрание вынесло благодарность инициативной группе «Зерцала» — Кострову, Баталину и Воронову — и постановило слить обе газеты в одну, назвав ее «Классной правдой» и образовав новую редколлегию. Главным редактором этой новой газеты, по предложению Полины Антоновны, был выбран Валя Баталин.
Все это ошеломило Валю. Случилось то, о чем он даже не мечтал: о нем говорили на классном собрании, ему вынесли благодарность, у него есть друзья — Борис, Игорь, ему поручили ответственное дело. Он не знал, почему именно его назвала Полина Антоновна, доверила ему газету, но он знал, что доверие он оправдает.
Валя долго ходил после этого по улицам Москвы. Погода была осенняя, плаксивая, прохожие торопились по домам, милиционеры стояли с накинутыми на головы капюшонами, фонари отражались на мокром асфальте расплывчатыми бликами, а шины автомобилей оставляли на нем рубчатые следы.
Валя любил дождь, ветер. Ходить по Москве в такую погоду было для него удовольствием. Он шел, ничего не замечая кругом, думал, и мысли вихрем проносились у него в голове, рождались темы заметок, одна острее другой, просились на бумагу.
Потом он думал о себе, о своем тяжелом характере, за который он так ругает себя, о своей жизни, которой он тоже так недоволен. Теперь она будет яснее, полнее и лучше. Вот теперь он вступит, теперь он имеет право вступить в комсомол, потому что он что-то значит в жизни, что-то сделал в жизни и многое еще собирается сделать. И, придя домой, он тут же сел за стол и написал статью, мысли о которой формировались во время прогулки по вечерней осенней Москве.
Взгляните на картину художника — и вы на первый взгляд ничего особенного не заметите: картина как картина. Но чем больше вы вглядываетесь в нее, всматриваетесь в каждую деталь, тем больше вы увидите нового, и тогда вы оцените картину совсем иначе, чем с первого взгляда.
Так и у нас.
Пройдите во время уроков мимо нашего класса, даже загляните в класс, и у вас может остаться общее благоприятное впечатление: ученики сидят, слушают, отвечают, что-то записывают. Но всмотритесь и вслушайтесь, и это первое впечатление у вас быстро рассеется.
Урок психологии. Все как будто молчат и слушают объяснение учителя. Но, вслушавшись, вы уловите мерное не то жужжание, не то гул, точно полкласса
Обратите теперь внимание на «детали» этой тихой, идиллической картины. Всмотритесь хотя бы вот в эту колоритную фигуру в глубине класса, в заднем ряду. Это — Миша Косолапов. Посмотрите, как он мечтательно полулежит на парте. По лицу его сразу видно, что мысли его витают где-то в облаках, оторванные от всяких земных забот и волнений. Мише ужасно скучно. Он сидит, бедный, и не знает, чем ему заняться. И вдруг — о радость! — он увидел у соседа интересную книгу и целый урок выпрашивает ее, уверяя, что ему «только посмотреть» и он ее отдаст…
…Химия. Учитель приносит бензол, и Сухоручко сразу громогласно определяет:
— Шампанское!
Стали демонстрировать горение бензола. Это вызвало самые различные толки. Юра Усов заявил, что «запахло паровозом». Юра Урусов сразу поправил: «Не-е! Запахло Бупсом!» Дима Томызин сказал, что пахнет просто копотью.
Сухоручко вызвали к доске, он начинает писать формулы и задумывается.
Необыкновенное происшествие: Сухоручко задумался!
…Урок черчения.
«Из каждой точки проводим проектирующие перпендикуляры на ось игреков…»
Это Дмитрий Анатольевич объясняет задание на дом. Но что это за гул слышится в «гнилом углу»? Это поет Прудкин. У Прудкина, видите ли, прорезывается бас. А поэтому он теперь на уроках не то что поет, но и нельзя сказать, что не поет. Нет, Прудкин просто гудит, забывая, что частота колебаний звуковых волн, которые он испускает, превышает 16 герц.
Сухоручко на этот раз молчит. Он только выпячивает нижнюю челюсть, делает кому-то угрожающую мину и шипит: пш-пш-пш!
Нет! Не видно в нашем классе ни уважения к преподавателю, ни к своему делу, ни даже к самим себе. Может быть, это неправда? Тогда милости просим присылать опровержения и доказательства! У нас любят говорить о чести класса. Вот, может быть, найдутся желающие поддержать честь класса, доказав, что все, что здесь написано, неправда?..»
В классе не все поняли, почему Полина Антоновка предложила именно Валю Баталина в качестве главного редактора газеты. Некоторые даже возражали против этого.
— Как хотите, конечно, дело ваше, — веря в то, что ребята пойдут за ней, сказала Полина Антоновна, но сказала таким тоном, что все поняли: она остается при своем мнении.
А Полина Антоновна не сразу и не зря сделала такое предложение, и ее бесстрастная поза наблюдателя с задней парты была только видимостью. На этот раз она хотела именно настоять на своем, хотя пришла к такому решению через большие сомнения. Она много думала о классе, о расстановке сил, в том числе и о газете и о Вале. Так же как она сомневалась в свое время, когда Борис вызвался делать доклад о Лобачевском, так сомневалась она и теперь. Конечно, доверие — великая сила, оно может окрылить человека. И ей очень хотелось окрылить эту никнущую под тяжестью собственных раздумий натуру. Но разве об одном Вале здесь речь? Конечно, он заинтересован в газете. Но хватит ли у него темперамента, воли, выдержки, боевого задора и понимания, чтобы удержать газету на том уровне, на котором было начато «Зерцало»? А за всем этим вставали главные вопросы: о классе, о его дальнейшем сплочении и росте.
Лучше всего на месте редактора был бы Борис Костров, но на него у Полины Антоновны были другие планы. С Левой Рубиным как секретарем ничего не получалось — его нужно было заменять. Но теперь нельзя было выбирать кого-нибудь, нельзя было ошибаться. Комсомольская организация должна занять подобающее ей место в классе, а ее вожак должен стать настоящим вожаком. Советоваться с директором по такому мелкому вопросу Полина Антоновна постеснялась, а с Зинаидой Михайловной они обсудили его вдоль и поперек.
Витя Уваров?.. Нет! Он для этого слишком безлик. «Человек без заряда», — как выразилась о нем Зинаида Михайловна. Хороший ученик? Но лучшие ученики не обязательно и лучшие люди. Пример Рубина — лишнее подтверждение этому. Игорь?.. Да, Игорь, конечно, с зарядом! С большим! Но резковат, резок! А это тоже не всегда хорошо.
— Нужно, чтобы за вожаком шли, — сказала Зинаида Михайловна. — А идти за ним будут тогда, когда его будут любить и верить ему.
И они обе сошлись на Борисе. Бориса ребята любили, любили его умную, слегка хитроватую улыбочку, и компанейский нрав, и горячность его, и прямоту, и отзывчивость, и верность слову, общительность, и ту заинтересованность в жизни класса, которая делала его непременным участником в решении всех возникающих в этой жизни вопросов. Но это не та бесхребетная и слепая общительность, которая есть, пожалуй, у Феликса. Борис сам пришел в движение, тронулся в росте и пошел. А это самое важное для вожака — чтобы он сам шел. Его движение будет толкать вперед коллектив и само будет усиливаться коллективом. А успеваемость… Да, он не лучший, но быстро растущий ученик. А кто знает, не явится ли чувство ответственности дополнительным стимулом и для его успеваемости?