Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]
Шрифт:
— И мне кажется — вчера это было, — сказала Маруська. — Дом все такой же, а мы с тобой уже старички. — Она взяла его за руку и засмеялась счастливо. — Была — не была, я тебе скажу. Все эти годы я находилась рядом с тобой, делила с тобой все, и это спасало меня. Вот я и говорю, Коля: спасибо, что я не осталась в стороне от тебя. Общее дело — это даже не меньше, чем любовь. Правильно? Ведь мы с тобой боевые товарищи. Ладно. Наплела я тут чересчур, но это белая ночь виновата. Как твой любимый Багрицкий писал: «Миру не выдумать никогда больше таких ночей… Это — последняя… Вот и все! Прощайте!» —
Коля долго стоял — растерянный и взволнованный, стоял и думал, что вот прошло уже столько лет и, казалось бы, все давным-давно забыто, ан — нет. На висках у Маруськи все заметнее седина, и у глаз с каждым днем все больше тонких, как паутинка, морщинок, а любовь не утихла, не прошла, не перегорела. «Так и осталась одна, — с горьким и бесполезным раскаянием думал Коля. — И этому, наверное, уже никто никогда не поможет».
Как и условились накануне, Савельева пришла в «Каир» одна и села за столик в углу зала. Травкин с Маруськой заняли места через стол от Савельевой, а Коля — у выхода. Весь зал просматривался, как на ладони, незамеченным не мог ни войти, ни уйти ни один человек. Снаружи, на Садовой, и во дворе ресторана дежурили милиционеры в штатском.
Ту часть зала, где сидели Савельева и Травкин с Маруськой, обслуживал чернявый, похожий на Чарли Чаплина официант. Он лихо носился по вощеному паркету с подносом на отлете.
Заиграл оркестр. Он традиционно исполнил «Кис оф файер», и зал сразу же наполнился танцующими. Савельева равнодушно ковыряла вилкой в тарелке с салатом.
— А вообще-то обидно, Травкин, — вдруг сказала Маруська. — У людей — танцы, а у нас?
— Должность такая, — философски заметил Травкин. — Кому что. А вот вы, Мария Гавриловна, не жалеете, что жизнь нашему делу отдали? Я о чем? Вы — красивая женщина, у вас должно быть пятеро детей, не меньше, и муж всем на зависть. Верно я говорю? — Травкин был добрым человеком, но особой деликатностью не отличался.
— Верно, — кивнула Маруська. — Очень даже верно, я с тобой согласна. Одним утешаюсь: может, моя работа десятерым женщинам живых мужей сохранила, семью и детей! Стоит этого моя несостоявшаяся личная жизнь? Как считаешь, Травкин?
— Да с лихвой! — Травкин понял, что больно задел Маруську, и попытался свести на нет свои неосторожные слова. — Я к чему сказал? К тому, что я лично уважаю вас больше всех!
Мимо Савельевой прошел чернявый официант, приостановился на мгновение, что-то сказал. Савельева ответила. Они разговаривали тихо, так, что слов нельзя было разобрать, но Маруська вдруг напряглась и встала:
— Травкин, помнишь, что Коля говорил про чернявого? Иди в коридор. Если Савельева сейчас выйдет, посмотри, с кем будет разговаривать. Сам не сможешь — нашим намекни. — Маруська подошла к Савельевой, улыбнулась: — Спичечки не найдется, барышня? — Прикурила, тихо спросила: — Ну, ничего? Молчи, вижу, что ничего. — И, пустив к потолку кольца дыма, вдруг сказала: — Ты с этим чернявым будь осторожнее. У меня появились данные, что он знает, где Седой. Знакомы
Савельева словно погасла, и Маруська поняла, что, играя наугад, она попала в самую точку, в яблочко. Молнией пронеслись в памяти слова Коли: «Если Савельева сказала правду». А Савельева лгала, от начала и до конца лгала — это сейчас Маруське было абсолютно ясно!
— Ох… — Савельева перевела дух. — Напугали вы меня. А вы уверены? Я ведь этого чернявого впервые в жизни вижу. Он мне свежую клубнику предлагал. Понравилась я ему, что ли.
«И опять ты врешь, — удовлетворенно подумала Маруська. — Я же видела, как ты с ним говорила. О чем — не знаю, но это „как“ меня не могло обмануть! Вы знакомы, девушка. И давно».
— Будь начеку. — Маруська отошла и села за свой столик.
Савельева положила сумочку и платок на край стола и вышла в вестибюль. Через минуту появился Травкин:
— Савельева разговаривает со швейцаром. Николая Федоровича я предупредил.
— Теперь бы только не напортачить, — сказала Маруська. — Я пойду к Савельевой. Формально она знает, что я должна ее охранять, так что подозрения это у нее не вызовет. А вот если она попытается меня отшить, а я нахально не уйду — вот тут, мальчики, не зевайте.
— Рискуешь ты, — тревожно сказал Травкин. — Мы ведь не сможем совсем близко быть. Успеем ли, если что?
— У меня десятизарядный браунинг. И я с ним работаю не хуже товарища Кондратьева. Я пошла. Скажи Кондратьеву, что я до последней секунды играю в полное доверие. Надо, чтобы Савельева сама раскрылась.
Маруська вышла в коридор. Савельева причесывалась перед зеркалом.
— Я сейчас вернусь в зал, — улыбнулась она Маруське.
— Вам нужно немедленно уйти, — сказала Маруська. — Здесь теперь очень опасно. И потом — нам уже все ясно и вы больше не нужны.
И снова Маруська увидела, как в глазах Савельевой мелькнули растерянность и страх.
— Нет, — нервно сказала Савельева. — Я обещала товарищу Кондратьеву быть в зале. Я не уйду!
— Это приказ. Идите рядом, ни шагу в сторону!
— Хорошо, — Савельева растерянно пожала плечами. — А платок и сумочка?
— Не беспокойтесь, — улыбнулась Маруська. — Их возьмут наши. Завтра все получите в целости.
— Мне на Сенную. Я к тетке ночевать.
— Ваше дело, — ответила Маруська. — Я вас, само собой разумеется, провожу.
Швейцар закрыл за ними дверь и начал кричать на рабочих, которые таскали ящики с пивом:
— Грязи-то, грязи от вас! И дверями не хлопайте, клиентов это беспокоит! Погодите, я на крючок закреплю! — Он вышел во двор.
Травкин, который стоял у зеркала и курил, не пошел за ним. Это была ошибка…
Швейцар приблизился к одному из рабочих, опасливо оглянулся:
— Менты нащупали официанта. Он не кремень, сам знаешь.
— Сведения точные? — Рабочий затоптал окурок.
— Мусориха Савельевой проболталась. Они теперь ушли, мусориха ее силком увела. Только у нас условлено — Савельева в любом случае пойдет на Сенную.