Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]
Шрифт:
— Нет, — Воронцов удивленно посмотрел. — Чем же?
— Меня тоже осаждают дурные мысли. Только я старше и опытнее тебя, и я понимаю, что эти мысли надо гнать. Иначе плохо будет.
— Я гоню.
— К утру, если все будет спокойно, я отпущу тебя на пару часов. Мать, наверное, сама не своя?
— Она умерла неделю назад. В больнице, — спокойно сказал Воронцов. — Отец — на фронте. Спасибо, Николай Федорович. Мне некуда идти. — Он пристально посмотрел на Колю. — Вы в приметы, в сны верите?
— Нет. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Как мама умерла, я все время один и тот же сон вижу. Хоть на
Коля промолчал. Он почему-то сразу вспомнил тот день, когда погибли в Грели родители, вспомнил сон, который рассказала мать. Что ответить Воронцову? Что это просто реакция утомленного мозга? Популярно и наукообразно доказать парню, что все ерунда? Только вот как это у Шекспира? «Есть много, друг Горацио, на свете».
— Товарищ полковник! — К Коле подбежал сотрудник с пистолетом в руке. — Там, за углом, скорее!
Побежали. Уже на подходе услышали звон стекла, треск досок. Группа человек в десять разбивала витрину продовольственного магазина. Из дверей выскакивали, озираясь, первые добытчики с мешками. Бойцы окружили их, и грабители остановились, замерли, испуганно поглядывая на наведенное оружие.
— Так, — Коля обвел их взглядом. — Все положить на место.
Одна из женщин подошла вплотную:
— Моей матери восемьдесят лет, есть ей надо? Немцы на окраине, кому бережешь? На фронт надо идти, полковник. А не здесь с бабами воевать. — Она презрительно швырнула мешок с продуктами под ноги Коле.
— Воронцов, — позвал Коля. — Разыщите доски и немедленно заколотите витрину!
— Есть! — Миша ушел. Коля посмотрел на женщину, поднял мешок.
— В госпиталях — раненые, — сказал он. — Дети в детских домах. Может быть, более справедливо все это отдать им, а не пользоваться трудной минутой и грабить?
— А ну вас, — женщина вырвала мешок из рук Коли и направилась к дверям магазина. Остальные потянулись за ней. Один из мужчин сказал:
— Нет у вас такого права — отнимать. Я рабочий, и государство у нас рабочее. И все в нем — мое! Пришла пора — отдай, не греши! Если немец заберет — лучше будет?
— Немец не заберет, — сказал Коля. — Москву не сдадим.
— Сдадим не сдадим — где жратву взять? — гнул свое мужчина.
— А вы что же, под немцем, в случае чего, собираетесь остаться? — недобро прищурился Коля.
Старшина и пожилой лейтенант вывели из магазина парня лет двадцати, веснушчатого, с лихим чубом, торчащим из-под маленькой кепочки.
— Кассир убит, — доложил лейтенант. — Этот сидел под прилавком. Вот его паспорт.
— Не убивал я, не убивал! — торопливо заговорил парень. — Со мной еще двое были, сегодня встретил, ей-богу, сам их не знаю, это они кассира шлепнули, вот вам крест, начальник!
— Были тут еще двое, — подошла женщина. — Один с заячьей губой. Удрал с деньгами, сама видела. Второй, низенький, в зимней шапке, за ним побежал. Вы, полковник, не держите на меня зло. Сдуру, в общем, все вышло. Эти сопляки прибежали, а магазин закрыт, мы в очереди стоим, ждем. Орут: «Немцы, немцы, все давно сбежали, бери кто что хочет!» Ну и… соблазнились
— Всех прошу разойтись по домам! — крикнул Коля.
Подошел Воронцов, доложил:
— Все забили наглухо.
— Рудаков! — позвал Коля. — Ведите отряд. Вас, старшина, и вас, лейтенант, прошу остаться.
Отряд ушел. Коля спрятал паспорт задержанного в карман:
— Судим? Сколько раз?
— Один, — неуверенно ответил парень. — По семьдесят четвертой. Часть вторая, — добавил он, наткнувшись на холодный Колин взгляд. — Не убивал я, гражданин начальник.
— Вы — грабитель. Вас взяли с поличным на месте преступления. Вы будете расстреляны. Отведите его в ближайший двор, — повернулся Коля к старшине и лейтенанту.
— Зачем? — парень попятился. — За что? Я ведь не убивал, вот провалиться мне! А за крупу разве можно человека расстрелять? Тех ты отпустил, начальник.
— Мы в самом деле всех отпустили, — вступился лейтенант. — Товарищ полковник, — он умоляюще посмотрел на Колю.
Парень стоял с помертвевшим лицом. Коля встретился с ним взглядом, и вдруг парень опустился на колени. Он стоял молча, уставясь в землю. И Коля понял, что, уже ни на что не надеясь, он хочет таким вот, совсем наивным способом вымолить себе прощение.
«А ведь и в самом деле, — вдруг подумал Коля. — Остальные тоже грабили, но мы их отпустили. Почему? Они честные, случайно оступившиеся люди. А этот? Преступник. Бывший преступник, — уточнил себе Коля. Откуда-то из глубин памяти всплыл давний разговор с Сергеевым в Смольном: — Пусть Родькин бывший вор, но он — гражданин, и мы обязаны его защищать, — говорил тогда Коля. Почему же теперь он думает иначе? Неужели это первые признаки той страшной профессиональной болезни, которая со временем поражает некоторых работников милиции? Теряется чувство объективности и справедливости. Уже не хватает широты взгляда. И мир замыкается в узкой горловине приказа и инструкции».
— Отведите его в штаб, — приказал Коля. — Если он непричастен к убийству кассира — передать его в местное отделение милиции.
Лейтенант и старшина с облегчением переглянулись.
Миша играл вальс Шопена. Он играл с полузакрытыми глазами, весь отдаваясь музыке, и хотя Коля понимал, что его питомцу явно не хватает и мастерства, и таланта, он все равно ловил себя на мысли, что гордится Мишей, любуется им. В конце концов так ли уж необходимо оперативному уполномоченному уголовного розыска быть первоклассным музыкантом. Достаточно, если он в своей профессии мастер, а музыка, искусство никогда не дадут ему закостенеть в узком, чисто служебном мирке. Это Коля понял давно, еще в двадцать втором, в Петрограде, когда первый раз привела его Маша в Зимний, и восхищенный, остолбеневший от восторга и удивления, стоял он на первых ступеньках Иорданской лестницы и думал, что даже в самых удивительных и красивых сказках матери не было такой красоты. Маша! Маша! Ни на секунду, ни на мгновение не уходят мысли о тебе… Ты всегда рядом, и даже если тебя уже нет, ты все равно рядом, потому что те, кого мы любим больше собственной жизни, умирают только один раз — вместе с нами. Коля очнулся. Рудаков втолкнул в дверь дородного, лет сорока пяти мужчину в высокой смушковой шапке «пирожком». Воротник длинного пальто тоже был сделан из смушки.