Повесть палёных лет
Шрифт:
Бабушка с внучкой замолчали и призадумались.
– Учиться тебе надо, Люба – успеешь ещё наработаться, – первой заговорила Кузьминична, нежно коснувшись внучкиного плеча.
– Учиться?!.. Учиться всю жизнь можно, а личную жизнь надо щас устраивать, – произнесла Люба уверенным голосом, а затем, будто размышляя вслух, добавила: – А для чего учиться, чтоб потом с дипломом безработной стать?!.. Да ещё за свои деньги!.. Такие нынче в супермаркете на кассах сидят или в конторе на клаве стучат… Не хочу!
– Смотри, Любаня, думай – тебе жить, – поучала Кузьминична
– Подумаю, – уже не так уверенно, как прежде, отвечала ей внучка. – Мне щас важнее работу найти, а там поглядим… К чему душа ляжет, туда учиться затем и пойду!
– Правильно, Любаня, верно! – соглашалась с ней Кузьминична. – Главное, чтоб толк был, а без него ничего… А без толку и жить нельзя!
Кузьминична вздыхала и, задерживая на внучке тревожный взгляд, спрашивала:
– А с работой как – найдёшь?
– Найду, баушка, найду…
Так, беседуя, они просидели почти до самого вечера. Любаня ушла, пообещав Кузьминичне, что будет иногда заходить к ней в гости. Однако с тех пор с этим не спешила, а лишь звонила бабушке по телефону, но та была рада и этому.
7
Унылая прежде жизнь приобретала ныне какой-то новый смысл, и душа Кузьминичны наполнялась тихой радостью при одной лишь мысли о Любе. Теперь старуха знала, что Люба живёт в родном городе, пусть не у неё, но зато она может видеть и общаться с внучкой, что ещё совсем недавно казалось ей таким несбыточным. И у неё стали возникать даже кое-какие планы относительно своего будущего, но делиться ими с близкими людьми Кузьминична пока не спешила.
Она приободрилась, чуток повеселела, а необузданные, чванливые соседи сверху напомнили ей о себе только через неделю, когда затеяли по какому-то поводу гулянку в своей квартире.
Они, уже поздним вечером, устроили вместе с гостями что-то вроде танцев или плясок. Кузьминична терпела до одиннадцати ночи, а затем постучала деревянной скалкой по трубе отопления, как бы предупреждая их, что настала пора им угомониться. Однако эффект от стука по трубе получился для старухи неожиданно противоположным: люди наверху, явно назло ей, начали подпрыгивать и топать ногами ещё чаще и сильнее, словно в отместку Кузьминичне за её оригинальность в борьбе за законную тишину. Это безобразие продолжалось до тех пор, пока у крикливой и пьяной компании не заболели, видимо, пятки. Им надоело дурачиться, и они продолжили свою весёлую попойку.
Кузьминична, перестав стучать по стояку, собралась было к соседям, чтоб как-то устыдить их, но передумала, представив на миг наглого, нетрезвого соседа сверху; пьяненькое, безглазое лицо его пастушки и такие же хмельные, бараньи физиономии их гостей.
Через день Кузьминична вышла во двор, чтоб отнести мешок с мусором. Вороньё, завидев старуху, слетело с мусорных баков, но недалеко. Остался всего лишь один ворон, точнее, молоденький воронёнок, однако выглядел он, как показалось Кузьминичне, смелым не по годам.
Воронёнок
Кузьминична удивилась этому и махнула на него рукой, но воронёнок не испугался и остался на своем месте, а старухе, сквозь завывания ветра, послышался чей-то недовольный, грубый окрик:
– Проваливай, дура!.. Проваливай!
Услышанное поразило старуху – ей почудилось, что это прокаркал гнусный воронёнок… И она побрела обратно домой в расстроенных чувствах, словно кто-то незаслуженно обидел её или опозорил.
Она медленно поднялась в подъезде до своей квартиры и, остановившись у двери, посмотрела наверх. Там, у распахнутого окна, стоял её сосед. Он лениво повернулся и бросил небрежный взгляд в сторону Кузьминичны. Свет из окна немного слепил её, но она сумела разглядеть самодовольное, злое лицо соседа, которое выражало лишь одно: «Ты ещё не сдохла, старая ведьма?!.. Ещё не сдохла, старая…»
Сосед, прежде чем отвернуться от неё, кажется, усмехнулся, а Кузьминична, пораженная тем, что прочитала в его глазах, замешкалась у двери с ключами и не сразу вошла в свою квартиру.
В прихожей она медленно разулась и, не надевая тапочек, прошла в комнату и в раздумьях уселась в кресло.
– Истинное слово – фашист… – тихо произнесла она и неожиданно удивилась собственным словам, поскольку давно, с далёкой военной поры, не произносила таких слов.
Кузьминична за всю жизнь не видела этих ненавистных извергов живьем, кроме военнопленных, работавших после войны на стройках её города, но тогда они показались ей обычными, несчастными людьми, а вот своего соседа она почему-то представила настоящим фашистом и искренне поверила в это.
Кузьминична, полностью уйдя в себя, просидела какое-то время, поглощённая переживаниями, пока не вспомнила, что собиралась не только вынести мусор, но сделать ещё кое-какие покупки. Однако, после всего увиденного и своих грустных размышлений, решила никуда сегодня не выходить.
На следующий день Кузьминична отправилась в гости к одной старой знакомой. Возвращаясь от неё с хорошим настроением после задушевной беседы, решила пройтись пешком и вышла из автобуса, не доезжая до нужной ей остановки.
Около подземного перехода кто-то её окликнул, она оглянулась по сторонам и увидела Любаню. Внучка подошла, они обнялись и расцеловались.
– А я здесь по делам… в поисках работы, – первой заговорила Люба.
– Ну и как? – спросила Кузьминична. – Что-нибудь присмотрела?
– Ага, – Люба засияла от улыбки, – макаронку… Я, ба, на фабрику макаронную, наверно, устроюсь – она здесь неподалёку.
– Смотри, милая, тебе видней! – ласково сказала Кузьминична и, задержав на внучке заботливый взгляд, добавила с лёгким укором: – А ко мне чего не заглядываешь?