Повесть палёных лет
Шрифт:
На балкон она вернулась, когда противная компашка куда-то исчезла; пожилые тётки у подъезда разошлись и на скамеечке расположился старичок. Однако в одиночестве он прибывал недолго. Скоро к нему подсел бритоголовый, подпитой парень хулиганистого вида. Он, испытывая потребность в собеседнике, начал что-то рассказывать старичку про свою жизнь, размахивая руками и беспрестанно при этом ругаясь.
Благообразный старичок, который годился ему в дедушки, молчал и внимательно слушал матерщинника. Кузьминична, напротив, не могла разобраться в потоке брани,
– Небось, такой же… страшилище бритоголовое… убил моего Ваську, а я тут их ещё слушаю, – проговорила Кузьминична.
Обозлившись, она удалилась с балкона и не выходила на него целую неделю, пока не позабыла про всё увиденное.
Соседи сверху вроде бы успокоились, хотя топот не переставал раздаваться над головой Кузьминичны, но ссоры поутихли, и она стала замечать, что жизнь в соседской квартире временами замирала, будто соседи исчезали из неё на несколько дней.
«Может, где работают… посменно? – посчитала старуха, обнаружив перемены. – И где же?!.. Интересно… Наверное, торгашами, а, может, охранниками. Сейчас все такие в них подались!»
То, что сосед сверху годится только в сторожа или охранники, Кузьминична не сомневалась, а вот пастушка, по её мнению, на эти роли не подходила. Но после непривычного затишья, наверху опять начинали шуметь. Иногда там раздавался весёлый голос пастушки и её смех. Чуткой Кузьминичне неожиданный смех показался каким-то нарочитым и даже немного дурашливым.
«Чудно как-то – неужто у них любовь такая?!» – подумала Кузьминична про повеселевшую пастушку и, сравнивая свою жизнь с чужой, неожиданно произнесла: – А что у меня было весёлого?
Она размышляла, но быстрого ответа не находила.
«Разное бывало… – вспоминала она свою молодость. – Любила ли я?.. Наверное… И дети у меня всё-таки, а дети… дети и есть любовь… А у них?!.. А у них пусто – вот всё и бесятся, никак не перебесятся…»
На днях она случайно встретилась с пастушкой в подъезде. Соседка прошла, не поздоровавшись, но Кузьминична этому не удивилась. Её лишь поразило, что мимо неё снова промелькнуло какое-то бесформенное, безглазое существо с пухловато-красным лицом, лишённым всякого выражения.
Кузьминична, вновь озадаченная увиденным, неспешно поднималась и рассеянно бормотала себе под нос:
– Молочка с булочкой, а дурачок с дурочкой… а дурачок с дурочкой…
Дома старуха призадумалась.
«Кто они мне? – да никто! – удивлялась она и мысленно себя ругала. – А я о них всё раскумекалась – дура старая!.. Мне о своих внуках полагается думать, об их жизни…»
Кузьминичну часто посещали разные мысли о жизни, но были они не слишком радостными. Утром, просыпаясь, она испытывала необъяснимое, тягостное ощущение от одиночества и безысходности, словно старуху придавило тяжелым камнем,
Старшая дочь, что жила в другом конце города, заглядывала редко. Младшая, проживавшая рядышком, не оставляла её без внимания и Кузьминична это ценила. Внуки мужского пола, бабушки не сторонились, но общались с ней от случая к случаю и тяги к себе она в них не замечала. Оставалась, правда, ещё внучка Люба от неудачного брака умершего сына.
Раньше, когда она была совсем маленькой, Кузьминична общалась с девочкой и не чаяла в ней души, но внучка уже давно уехала с матерью в дальние края и отношения их прервались.
Кузьминична изредка корила сына за то, что тот совсем забыл про свою дочь, а сама, надеясь на лучшее в будущем, даже пыталась что-то предпринять, но у неё ничего не получалось – сын умер, а родители бывшей снохи куда-то переехали и последняя ниточка оборвалась.
На днях, прогуливаясь по улице, она обратила внимание на моложавую женщину в джинсах и кожаной куртке, которая шла с девочкой, возможно, внучкой. У девчушки забавно, как рожки, торчали вверх короткие косички, и она, не умолкая, что-то щебетала.
Кузьминичне не нравились женщины в джинсах, особенно, немолодые, но у стройной дамы были тёмные, некрашенные волосы, а джинсы красиво облегали не толстую и ещё упругую на вид попку.
Кузьминична решила, что, наверное, ошиблась и ей повстречались не бабушка с внучкой, а, скорее, мама с дочкой. Но девочка, которая недавно встала на ноги и сейчас училась говорить, вдруг громко произнесла:
– Баба, ты кака!
– Сама ты кака… – равнодушно проговорила уже теперь очевидная бабушка.
Девочка задумалась, а затем всё так же громко и без обиды сказала ей в ответ:
– Нет!.. Ты, баба, большая кака!
– Меня не трогает, что ты говоришь!.. И что ты думаешь… – безразличным тоном ответила бабушка в джинсах.
Привычная и в чем-то однообразная одежда делала её безликой, и Кузьминична решила разглядеть женщину поближе. С этой целью она обогнала еле плетущуюся парочку и попыталась взглянуть на молодую бабушку, но та неожиданно отвернулась от неё, и Кузьминична, словно спохватившись, подумала в эту секунду про свою внучку: «Что с Любаней?.. Как она?!»
И только от этой мысли у старухи радостно вспыхнула душа о далёкой, но всё-таки любимой внучке, названной её именем. Однако радость быстро погасла, сменившись тревожной тоскливостью, и она, вспомнив про свои прежние, неудачные попытки увидеть внучку, загрустила.
6
Когда был жив сын, Кузьминична говорила ему: «Съездил бы к дочке – проведал, а потом погостить к нам пригласил или привёз с собой, что ли…»
Она, дожидаясь ответа, смотрела на сына, а тот застывал с мученическим выражением на лице, морщился, скрежетал зубами, затем отмахивался от неё руками и начинал орать: «Да, ты знаешь, сколько надо денег… Знаешь?!.. Уйма!.. Куча денег!»