Повесть-загадка Муза
Шрифт:
Прошло, казалось, пару секунд, и вот мы были у меня в квартире, промокшие, опьяненные страстью, в честь которой поднимали бокалы!
Мы срывали друг с друга одежду, не в состоянии оторваться от поцелуев. Отяжелев от дождя, одежда оставляла лужи на полу в коридоре, его пиджак полетел в сторону и тяжело приземлился в кресло. Его влажное разгоряченное тело гипнотизировало меня, я чуть не задохнулась от желания. Когда моя грудь коснулась его груди, меня прошиб электрический разряд. Его жадные пальцы расстегивали на мне юбку и, целуя меня, он улыбался и смотрел на меня родными спокойными глазами. Он ловко усадил меня на стол, и, лаская меня своими горячими пальцами, он исследовал мое тело. Это было похоже на мастерскую игру на музыкальном инструменте. И он был моим собственным мастером. Мы одарили поцелуями каждую клеточку наших тел, вдыхая запах улицы, сигарет, наших мокрых волос, растирая капли дождя по коже… и когда он наконец… Да! Кстати, мой наглец на этот раз галантно спросил разрешения войти. А вошел он так, что у меня перед глазами затанцевали звездочки, как в мультфильмах. Он подарил мне такое наслаждение, которое я никогда и ни с кем не испытывала.
Мы проснулись, лежа на белоснежных простынях. Я любила чистые белые простыни, и подушки. Он разделил со мной эту любовь.
«Знаешь, почему я люблю белые простыни?» – улыбаясь, спросила я.
«Догадываюсь, они как чистая бумага. Табула-раса?» - ответил он кашлянув.
«Да. А мы их преобразили, добавили нашего неповторимого ощущения тепла в их невинную белизну».
«Ты права», - отвечал он, поглаживая подушечками пальцев моё плечо.
У него снова начался кашель, и он привстал на кровати, пытаясь отогнать его от себя. Я смотрела на его спину, рисуя пальцем по ней, выводя какие-то узоры. Его мышцы сокращались от приступов кашля, я гладила его по голове, обнимала, а кашель все не унимался и он, набросив свой влажный пиджак, оставил меня, как делал это и прежде. А говорил, что никогда не болеет. Я заплакала тогда, пеняла на то, что он никак не купит себе нормальную одежду, что он простуживается, постоянно гуляя под дождем. Но он не слушал меня.
В тот день я много написала. Я долго лежала в кровати, прислонившись щекой к простыни, которая еще сохранила его запах. Я подходила к столу, и с улыбкой проводя по нём пальцами, вспоминала нашу близость. И тогда сев за стол я написала нечто такое, чего раньше не получалось! Мне было легко и свободно, как никогда. Единственное, что меня беспокоило и даже пугало - это его кашель.
– И он не признавал, что все же был чем-то болен? – вскинула брови врач.
– Нет. Он всегда говорил, что здоров и счастлив. Когда-то он сказал: «Я самый счастливый человек. У меня есть цель в жизни. У меня есть любимое дело. Я могу делать то, что умею. Петь и играть. Я живу в городе, где нет запретов, всегда можно найти хорошего вина, или чего-нибудь расширяющего сознание лучше вина. Здесь можно гулять под дождем, можно выглядеть странно, и расхаживать по улицам, как идиот. На тебя никогда не будут указывать пальцем, потому что таких чудаков в этом городе уйма. Я здоров и бодр. Я каждый день смеюсь. А еще у меня есть ты».
Я спросила его: «Если у тебя есть я, почему ты никогда не остаешься дольше, чем на ночь? Почему всегда уходишь, исчезаешь, словно тебя и не существовало?»
Он отвечал: «Когда-то мне придется уйти навсегда. Я просто не хочу, чтобы ты привыкала».
Эти слова ранили меня в самое сердце и на время лишили возможности двигаться, мне показалось, что у меня отнялась левая часть лица, и рука. Сердце сжалось, словно было не размером с мой кулак, а походило на грецкий орех. Горло сковал ледяной обруч, и мне стало трудно дышать. А горячие слезы полились по щекам. Он знал, что его слова возымеют такой эффект, но он сказал их намеренно, наверное, предупреждая меня. Он не мог поступить иначе. По тем или иным неизвестным мне причинам. Он целовал меня, растирая слёзы по моим щекам, а потом просто поднялся, и я увидела, как он покинул комнату. И квартиру.
– Это становится похоже на драму. Он был еще и твоим мучителем! Он то романтичен, то циничен и холоден, - прокомментировала доктор.
– Именно так. Я злилась на него. Иногда даже ненавидела. Переживала и тревожилась. Билась в истерике. Но, в конце концов, прощала. И все его ранящие фразы, и иногда холодный отчужденный взгляд. Бывало, что он отводил взгляд и просто смотрел в пустоту. В такие моменты он совсем не выглядел счастливым человеком. Он был страдальцем, погруженным глубоко в свои мысли. Часто его томный взгляд был направлен куда-то ввысь, в этом взгляде было столько печали, словно он вобрал в себя все страдание мира. Эти глаза смотрели так, будто он силой хотел закрыть их и ничего больше не видеть, но не мог, и какая-то неведомая сила держала их открытыми, заставляя освещать все сущее их прекрасным светом. Он был и моим светилом. Освещал мою душу, проливал свет на самые темные страницы…
– Сколько времени вы пробыли…вместе? – спросила врач с участием в голосе.
– Не знаю точно, года два, наверное. Не помню. Он был со мной, пока я писала этот роман. Ну, этот, что сейчас так популярен.
– Это самый известный твой роман.
– Это уже не важно.
Врач удивленно подняла бровь и поджала губы, но промолчала. Я заметила, что она намерена закончить разговор на сегодня. Я сказала, что буду ждать следующей встречи.
Покидая палату, моя исповедница обернулась и спросила:
– Ты, кстати, угадала, что я люблю носить чулки от Victoria`s Secret. Как ты узнала?
– Это просто. То как горделиво ты их носишь, грациозно закидывая ногу на ногу. Однажды из-под полы твоего халата показалась их кружевная кайма. А из кипы бумаг с историями болезней у тебя когда-то выпала этикетка, так сказать, с одноименным названием.
– Все понятно!
– ее улыбка, последнее, что я видела в ту ночь. Все остальное время меня посещали сны о НЕМ.
***
В кафе зашла элегантная женщина средних лет, очень яркой и запоминающейся внешности и присела за столик у окна. К ней тут же подбежал официант, спеша принять ее заказ. Сегодня на ней не было ее привычного белого халата. На черное короткое платье было наброшено промокшее от дождя пальто, волосы были распущены и золотые кудри спускались на плечи. В ее чашке был горячий шоколад со специями. Он источал приятный аромат. Женщина задумчиво смотрела в окно. Сегодня она не думала о работе. Ее мысли заполнила ее собственная жизнь. Такая же серая, как и ее пальто. Как мокрый асфальт на улице. Женщина грустила о чем-то.
***
– Как его звали? – спросила врач, сверля меня глазами.
– Я не знаю. Мы никогда не называли друг друга по имени. Никак друг друга не называли.
– Что?
– Да. Ты сочтешь это странным. Иногда он придумывал себе смешные прозвища и просил меня использовать их. Говорил, что имена забирают нашу свободу действий и выбора, влияют на нашу судьбу. Но иногда мы вместе бывали в местах, где он встречал своих знакомых, и они называли его Вальдес с ударением на второй слог. Не знаю почему.
Мы часто бывали с ним в музыкальных магазинах, где он перекидывался парой фраз с персоналом, он захаживал в антикварные лавки, underground-магазины с необычной одеждой, видео-прокаты. Казалось, у него есть тьма знакомых, но нет друзей. И везде для всех он был Вальдесом. Он часто бывал на «блошиных» рынках, отыскивая редкие вещи, старинные музыкальные инструменты, афиши, шкатулки. Он походил на старьевщика, но наш город мог соблазнить любого человека, страстно влюблённого в коллекционирование. Ты сама знаешь, что здесь можно найти вещи со всех уголков мира. Это тоже привлекает сюда туристов. Наш город сам по себе как сувенир.
Врач согласно кивнула.
– Он показывал мне места, где я не бывала раньше, но где я могла чувствовать себя собой, среди своих.
Однажды он зашел ко мне и поставил меня перед фактом, что мы отправляемся на рок-концерт. Я протестовала, говорила, что не готова и что мне нечего надеть.
«Ты идешь на рок-концерт. Так что одевай то, что попадется под руку. Вон те джинсы, и вот та футболка. И я тебя забираю».
Это был первый концерт, который я посетила с ним, за которым последовали множество других. Он запомнился мне больше всего. Я всегда любила рок-музыку, в ней была неуловимая сексуальность и заражающее бунтарство. Он знал, что меня это вдохновит. Он привел меня в какой-то подвал, где милым неприхотливым образом вместился маленький рок-клуб с крошечной сценой и задымленным помещением. Там царила своя особая атмосфера, свое настроение. Я любила наблюдать за музыкантами, терроризировавшими свои инструменты с упоением, забываясь на сцене и вгоняя толпу в транс. Мне нравился этот живой разбивающий на части грохот, поглощавший целиком, и, тем не менее, дававший встряску, гонявший адреналин по крови. Мой спутник постоянно с кем-то здоровался. Многие знали его в лицо, другие лично, перекидывались с ним парой фраз, и лишь единицы завязывали разговор, что было больше похоже на перекрикивание музыки. Он улыбался, качал головой, иногда переглядывался с музыкантами на сцене, если они были ему знакомы. Один, второй бокал пива… И я не заметила, как оказалась с гуще толпы, полностью отдавшись музыке. А он исчез. Я знала, что он сделал это намеренно. К тому времени я привыкла к его выходкам. Он оставил меня наедине с толщей света и звука, драйва, эмоций, инстинктов толпы, и чистым вдохновением, лившимся со сцены. После этого он похвалил меня, за то, что я не задавала вопросов. Он понимал, что я достаточно хорошо его знаю. Знал, что я благодарна ему за то, что он оставил меня ловить и запоминать новые мысли, ловить их прямо из воздуха и превращать в слова.