Повести, рассказы

Гордон Самуил Вульфович

Но достаточно было Дине, отперев дверь дядиной квартиры, сказать Цале, чтобы он утром пришел к завтраку, мама будет его ждать, и он снова почувствовал ее преданность и нежность. Вот такой же она была, когда встретила его в открытом поле на крестьянских санях. Как хотелось ему тогда подхватить ее на руки и нести по снежному полю до самого горизонта, как хотелось ему сделать это и сейчас — пронести ее на руках по тихим, ночным улицам. Но Годл так же, как тогда Иоэл, не догадался, что в такие минуты третий — лишний. Не ушел Годл даже и тогда, когда Цаля ясно намекнул ему на это, сказав, что сам проводит Дину, дорогу он уже запомнил.

Дина и Годл уже давно были

дома, а Цаля все не ложился, даже дверь не запер, он надеялся, что Дина вернется, должна вернуться, она ведь знает, что Цаля будет ее ждать. Он сказал это ей глазами, когда она ему пожелала покойной ночи. Кажется, кто-то идет. Цаля вышел на балкон. Нет, ему не померещилось. Кто-то приближается быстрыми гулкими шагами.

— Дина? — позвал Цаля, перегнувшись через перила балкона.

Еще прежде, чем человек, торопливо шагавший по мостовой, успел откликнуться, Цаля понял, что это не Дина. Женщина, которую он увидел минуту спустя, тоже оказалась не Диной. И все же он продолжал вглядываться в каждого прохожего, появлявшегося в этот поздний ночной час на улице, которая своими узорчатыми чугунными воротами напоминала ему улицы Ленинграда. Только вот звезды светят здесь по-другому, как-то по-родственному перемигиваются освещенными окнами, совсем как в местечке.

Теперь уже нечего ждать Дину. Но Цаля уверен, что и она не спит. Она бодрствует и думает о том же, что и он, о том, что если бы она ответила ему тогда «уезжай», то в последнюю минуту все равно заставила бы его выйти из поезда...

Но на следующий день, проснувшись рано утром от ярко светившего в окно солнца, Цаля и об этом уже не думал. Он лежал с закрытыми глазами и ждал, что Дина, как и вчера в этот час, схватит его протянутые руки, обовьет их вокруг своей шеи и затеет игру — кто кого перетянет. Но никто не схватил его протянутых рук, и они упали на одеяло. Цаля стремительно сел на постели и огляделся, словно все еще не веря, что Дины нет, она нигде здесь не прячется, он здесь один.

— Диник! — позвал он и лишь тогда вспомнил, что сегодня не воскресенье и Дина уже давно на работе.

— Погоди! — крикнул он самому себе и, спрыгнув с кровати, подбежал к двери. Нет, ему не приснилось: он не запер дверь, и она была открыта всю ночь. А Дина не пришла. Даже по дороге на работу не забежала на минутку. По-видимому, есть еще в ней что-то от холодных, мраморно-строгих и гордых красавиц, которые стоят в залах бывших княжеских дворцов.

11

Если бы Цаля знал, что Ханця действительно будет ждать его к завтраку и не сядет без него за стол, он, наверное, не зашел бы по дороге в кафе, а потом не останавливался бы чуть не у каждого дома, точно раньше никогда не видел таких красивых высоких зданий. А вот таких зеленых улиц он и впрямь раньше нигде не видел. Такое жаркое утро сегодня, кажется, булыжник на мостовой сейчас начнет плавиться, а на тротуарах жара почти не ощущается. Они укрыты густой тенью тополей и каштанов. Он присел на скамейку, чтобы завязать распустившийся шнурок на ботинке, и почувствовал себя точно в лесу. Было потом трудно встать и выйти на солнце, заполнившее вымощенный камнем двор и превратившее оба продолговатых окна на первом этаже дома, где жили Роснеры, в два сияющих зеркала, которые слепили глаза.

Цаля был бы рад не застать сейчас Ханцю дома. Он чувствовал, что на этот раз она приняла его как Дининого жениха и ждала, чтобы он объяснился. Ради этого, считала она, Цаля

так неожиданно и приехал. И оттого, что Ханця смотрела на него как на жениха, Цаля все время краснел в ее присутствии, избегал ее взгляда. Она, конечно, заметила его замешательство и, вероятно, про себя решила: если он и теперь не скажет, почему так внезапно примчался сюда из далекого Ленинграда, она сама начнет этот разговор. Может, она приурочила этот разговор именно к сегодняшнему дню, потому и передала через Дину, что будет ждать Цалю к завтраку? В таком случае хорошо, что он запаздывает, не станет же она до сих пор дожидаться его и, наверно, давно уже ушла из дому. С этой надеждой он тихо и неуверенно позвонил в дверь.

Дверь отворил тот самый статный молодой человек, которого Цаля позавчера встретил под руку с Диной и который заставил его так вздрогнуть, войдя вместе с ней в мебельный магазин. Даже когда Дина их уже познакомила, представив молодого человека как своего троюродного брата, Цаля все равно не мог освободиться от странного чувства, охватившего его в первую минуту. Но теперь Цаля ему обрадовался, он был рад, что в доме есть кто-то еще, кроме Ханци. При постороннем человеке Ханця не начнет своего разговора, и о том, что произошло между Цалей и Диной вчера вечером на пароходе, она тоже не спросит.

— Вы, наверно, не сразу нашли нас, — сказала Ханця, приглашая его к столу, — мы с Лейви не знали, что и думать.

Цаля посмотрел на нее с удивлением.

— Понимаете, — как бы оправдывалась она, — первый раз в чужом городе... один...

— А я что говорил, тетя Ханця? — опережая Цалю, сказал Лейви спокойным и размеренным голосом, как бы взвешивая каждое слово, — Цаля ведь не из местечка приехал. Ленинградец, тетя Ханця, не заблудится в таком городе, как наш. Ленинград недаром называют второй столицей. Ваш гость просто-напросто проспал. — Он повернул голову к Цале: — Признайтесь, я угадал?

Лейви так посмотрел, что Цаля почувствовал себя, точно его поймали с поличным. Ничего другого не оставалось, как признаться, что он, мол, действительно проспал, встал около девяти часов.

— Боже мой! — воскликнула Ханця, придвигая к Цале блюдце со сметаной. — Почему вы сразу не пришли завтракать? Как это можно целый день голодать? Ведь пора уже обедать. Я уж хотела послать за вами племянника. Ешьте, почему вы не едите?

— Спасибо. Я уже позавтракал.

Еще не успев заметить, как Ханця поджала губы, и почувствовать на себе удивленный взгляд ее тихих печальных глаз, он понял, что нельзя было так отвечать. Дина ведь предупредила, что мать будет ждать его, однако он не предполагал, что она будет ждать чуть ли не до обеда и не сядет без него к столу. Дина бы ему этого не простила. Ну а Ханця? Она ведь тоже гордая. Стоит задеть ее гордость, как в глазах тотчас вспыхивает синий огонек, такой же, как у Дины. Но Цаля погасил этот огонек еще до того, как он вспыхнул:

— Мне ужасно захотелось пить, и я зашел в кафе, взял чашку кофе. — И Цаля, который всегда так стеснялся у чужих и вставал бы из-за стола голодный, если б Ханця не ухаживала за ним, как за ребенком, теперь стал доказывать, что у него сегодня маковой росинки не было во рту, не оставляя без внимания ни одного блюда. Он так увлекся, что вначале даже не слышал, о чем разговаривают Лейви с Ханцей. Впрочем, он не вмешивался и тогда, когда до него наконец дошло, что разговор касается и его, словно ему было совершенно безразлично, что Дина поступила на работу и что Лейви, который уговорил Ханцю отпустить свою дочь на фабрику, будет готовить Дину к экзаменам в институт.